Последняя гимназия

И ушел… У Бессовестина, розовенького, кудрявого паренька, задергались губы, и он отвернулся к стене. Остальные молчали. Отправление в Лавру пришло для них совсем неожиданно. Куда девалось Цыганово бахвальство, когда он говорил: «Наплевать!.. В Лавру — так в Лавру!» Теперь он молчал, понимая, что их снова отбрасывают на то дно, откуда они с таким трудом поднимались. А им уже было по шестнадцати и семнадцати лет, они вышли из того возраста, когда можно еще вернуться в детдом. Все поняли, что это конец…

Их привели в узенькую светлую учительскую. За огромным столом сидел Сашкец, маленький, похожий на армянина халдей, уже выправлявший их препроводительные документы.

Он покачивал головой и бормотал: «Ах, гуси, гуси лапчатые, что наделали!»

«Особенные» даже теперь еще не осознали толком, что произошло с ними недавно. После буйного вечера и ночи, проведенной в загаженной камере, пахнущей испражнениями и креозотом, после бессонного валяния по липким и жестким нарам, после душной и сырой темноты им хотелось просто покоя: свалиться, заснуть, захрапеть.

Гужбан только — как показалось — на минутку закрыл глаза, и ему сразу же представилась полутемная камера… У решетки пьяный машет ручкою и плачет: «Мопра… спаси!..» А сзади кто-то краснорожий, с запухшим лицом хрипло спрашивает: «За что вкапался, парнишка?..» Голос звучит очень близко, над самой головой, похожий на голос Сашкеца…

— Подождите, ребятки; может, и не пошлют вас в Лавру. За вас юнкомцы хлопочут!..

Гужбан открыл глаза и зашептал:

— Только бы остаться…. Только бы остаться…

— Что ты?

— Так…

— Пошли, что ли, — сказал Сашкец.

Ребята поднялись и двинулись за воспитателем.

Путь до музея показался новым и страшным, словно они шли к экзамену, который во что бы то ни стало надо выдержать и который решал судьбу. В дверях Цыган, шедший первым, остановился и перешагнул порог только когда его подтолкнули.

Думалось, что в музее собралась вся Шкида. И «особенные» поглядели на ряды ребят так, как будто хотели увидеть и своих — сламщиков. Но тех не было. Сидели все, которых «особенные» недавно называли «сознательными». У конца стола, против двери, стоял Иошка с почерневшей, запекшейся губой, которая особенно бросилась им в глаза, особенно Гужбану, как и Сашкин подмигивающий глаз.

Иошка стоял и спокойно глядел на вошедших. Рядом с ним сидел Викниксор, крепко опираясь локтями на ручки кресел. Бык, Цыган и Бессовестин стояли неподвижно, не решаясь выйти на середину комнаты. Сзади за спинами их неслышно шептал Гужбан:

— Только бы остаться… Только бы остаться… Только бы остаться…

А Викниксор не торопился начинать; он рассматривал свои руки, узкие, слегка пожелтевшие на кончиках пальцев, с ровно подстриженными розовыми ногтями, с обручальным кольцом на безымянном пальце.

— Моё решение неизменно, — медленно, словно с трудом отделяя слова, заговорил он. — Вы должны уйти из школы и уйдёте. Вопрос только — куда?.. Ваши поступки дают мне право отослать вас в Лавру. Но по ходатайству ваших товарищей я оставляю вас на две недели в школе. Вы используете это время для занятий, а я приложу все усилия, чтобы устроить вас в другие учебные заведения… Понятно?!

Цыган подумал, что надо бы хоть улыбнуться, но только задергал губой и выдавил:

— Спасибо!

— Не за что… У вас ещё есть что-нибудь? – обратился заведующий к Иошке. Тот отрицательно мотнул головой. — В таком случае мне прибавить больше нечего.

— Кто желает ещё говорить? — спросил Иошка. — Никто? Общее собрание членов Юнкома считаю закрытым.

Гужбан подошел к Иошке и, глядя и сторону, сказал, сдерживая свой бас:

— Ты… этого… ты прости меня… я тебя стукнул…

Иошка покраснел от удовольствия и махнул рукой.

— Стоит вспоминать…

А Сашка подмигнул им своим подбитым глазом.

Так прошли второй и третий день существования Юнкома, второй и третий день первой шкидской общественной организации. Но и четвертый и пятый и другие дни уже не нарушили начатой работы, не принесли никаких изменений, разве что в музее открылся клуб, и «особенные» через две недели уехали в Стрельну, куда выдержали экзамен в сельскохозяйственный техникум.

Воровство понемногу прекратилось, и за эти две недели пропало всего полпуда масла и два одеяла. По шкидски — сущие пустяки.

А в Шкиде появились новые халдеи, и начался учебный год.

Глава третья

1

Он пришел, как и все халдеи, внезапно: фигурой был коренаст, подстрижен в скобку, одет в зелёный полу-тулупчик, из тех, что носят кондуктора; так уже и хотели прозвать его Кондуктором, но насмешила фамилия, произнесенная выразительным свистом:

— С-селезнев.

Это было во время вечерних уроков, после обеда. Селезнев, отрекомендовавшись, прошёлся, заложив в карманы руки, по классу, кашлянул и, став напротив Горбушки, гардеробного старосты и заики, спросил:

— Ну-с?.. Что проходите?

Горбушка взметнулся с парты и, полный услужливой готовности, залепетал:

— Э… э… э… к… к… к…

— Коммунизм, что ли? — хотел допытаться Селезнев. Коммунизм, да?

Староста замотал головой.

— Эт-тот, как его… г… г… гг.

— Гуманизьм, — поднялся Голый Барин. — Гуммунизьм проходили…