Последняя гимназия

На ближайшей от дверей койке полулежит Калина и тупо улыбаясь дергает дребезжащие струны балалайки. Напротив Калины сидит, скрестив ноги калачиком, новичок, только вчера попавший в Шкиду, он покачивает своей конусообразной головой, скалит неровные зубы и тянет:

Урка за фрайером идет,
А кореш толкает и поет.
Паптюха брось.
Не дрейфь.
Ныряй смелей.
Даром время не теряй.
Ай-я-я-яй….

Поющий взмахнул рукой, прищелкнул пальцами и вся спальня исступленно грохнула:

Та-ра-ра мамы, цуцы,
Пер-вер-туцы.
Гоцам.
Подам.
Пер-вер-тоцам.

На заблеванном полу, около раздавленной в смятку морской звезды лежит Храпа, в руках у него уж, он вертит его над головой и кричит:

— Это не змея, братцы, угорь это. Его жрать можно. Манька! — надрывно выкрикнул он: — тащи вилку и горчицу.

Что ты, что ты, что ты, что ты
Я солдат девятой роты… —

орёт кто-то.

— Манька! — шлепает ужом по полу, не дождавшись вилки, Храпа. — Тащи, стерва, тарелку и соли. Слышишь!

Положив грязные ноги на подушку, безмятежно спит, лицом вниз, Васильев.

— Вставай с постели, пироги поспели! — кричит Храпа и вытягивает Васильева вдоль спины измочалившимся ужом.

Калина, отшвырнув в сторону балалайку, сонно хлопает глазами.

Когда в спальню вошел проходивший мимо Викниксор, ему шибануло в ноздри спиртным перегаром, оглушил визг, ругань.

По середине спальни — бросилось в глаза — стоял и мочился на пол Храпа. Попятившись от Викниксора, он рыгнул и упал в лужу.

Викниксор схватил его за шиворот и потащил к двери.

Тащить было неприятно, тяжело, шкидец брыкался, рыгал, а кроме того Викниксор не знал, куда собственно он тащит Храпу. Еще вчера двери обоих изоляторов какими-то канальями были сорваны с петель.

Когда Викниксор доволок воспитанника до выхода, Храпа рыгнул громче обыкновенного: его стошнило прямо на живот заведующего.

Викниксор выпустил Храпу из рук и, схватившись за голову, выбежал вон.

6

На шкидском дворе стоял Старостин и хмуро смотрел на окна флигеля. Голубятню, которую он придумал, сделать не удалось. Четыре выпущенных голубя не вернулись обратно, двух остальных затрепали крысы. И ребята водят в бывшую голубятню девчонок.

Старостин выругался и пошел на задний двор. Там шкидцы играли в "пожарных".

— С-стой, б-братва, — надрывался брандмейстер Балда — сегодня с-сарай не т-трогать. С-старый доломаем.

От старого оставались только столбы, сиротливо глядевшие в небо. Пожарники накинули на один из них веревку и, когда Балда скомандовал: "полундра", раскачали столб и быстро выдернули его из земли.

Поодаль стоял владелец разрушенного сарая, бывший аптекарь. Несчастья сваливались на его седую голову. Сперва ребята сбили с его сараев замки и продавали приходившим тряпичникам его собственные бутылки из-под лекарств. А теперь ломают его сараи.

Старик уже не протестовал, а лишь горестно разводил руками. Когда он попробовал угрожать, его облаяли, швырнули вдогонку палкой, а ночью выбили в квартире стекла.

Старостин, глядя на еврея, невесело ухмыльнулся и пошел к воротам. В руках его был узелок, в узелке казенные простыни и другие, более мелкие вещи, которые шкидец прихватил с собой на память об этой осточертевшей ему школе.

7

Только по привычке ещё Шкиду продолжали именовать детдомом, хотя она стала уже обыкновенной ночлежкой, самым обыкновенным "штабом"… Приходили новые ребята, жили, а потом снова исчезали, не забыв захватить с собой то постельное белье, то лампочки, то дверные ручки, то вьюшки… Вечерами на школу опускалась темнота; по коридорам, по лестницам ощупью пробирались воспитанники, в разбитые окна несло холодом; в печах выло и гудело… На дежурство халдеи вступали с тоской и отвращением и время свое старались отсидеть в учительской…

Викниксор не выходил из квартиры, и только изредка шкидцы видели, как мелькала его согнутая, закутанная в пальто фигура; он куда-то уходил с корзиночкой, потом приходил и опять запирался. Мать его, Совушка, на кухню не показывалась, а обед варила у себя в комнатах на примусе…

И шкидцам уже было всё равно, есть ли Викниксор, или нет Викниксора.

Когда в коридорах протягивали верёвки и ставили перевернутые стулья, было всё равно, кто попадет — свой ли, чужой ли, халдей или шкидец.

Уже плохо стали знать в лицо друг друга. Уже не удивлялись, когда исчезали старые и вместо них появлялись новички. Уже редко кто проводил день в Шкиде; с утра уходили на промысел, на рынок; к обеду возвращались, а если кого и не было — не удивлялись: знали, что парень засыпался…

Из уборных по зданию тянуло вонью. Там срезали трубы и испражнялись прямо на пол. Музей разгромили и продали на бумагу. От библиотеки остались одни шкафы, да и то из них вырвали замки и свинтили петли.

Когда однажды Лёнька пришел проведать Шкиду и, стоя на дворе, разговаривал с Сашкецом, наверху в зале со звоном вылетело не тронутое еще бемское стекло, а халдей только погрозил ребятам пальцем и крикнул: