Последняя глава

Удивительно. Человек, спасенный для себя и для других! Как бы только жить, — как бы стать бессмертным! Если бы он был певцом, он пошел бы в горы и громко, радостно распевал бы там. Вопрос только в том, долго ли продержится такое светлое настроение.

— Вы женаты? — подозрительно спросил его приятель.

— Женат? Нет.

— Вы были женаты?

— Что вам неймется? — резко ответил Самоубийца. — Я вас не спрашиваю, страдаете ли вы одной болезнью, которой я не хочу назвать.

Мосс смутился, но потом продолжал:

— Насколько я понимаю, вы уже побороли это. Да и какой черт станет стреляться из-за женщины!

Самоубийца, как будто пойманный врасплох, говорит:

— Я вас не спрашивал о том, что мне делать. Молчание.

С дрожащих губ Самоубийца готово как будто сорваться признание, он словно сам не свой.

— Откуда вы это взяли? — воскликнул он. — Что вы ходите и подслушиваете? Может быть, вы от горничных слышали, что я во сне говорю? Чему только не подвергаешься в жизни!

В общем Самоубийца довольно-таки несложная натура; но если он хранит тайну, то он желает, чтобы она была скрыта. В самом деле, он не хочет, чтобы о нем говорили, что у него трагическая судьба, что его, например, — биржа разорила, или жена обманула. Почему в нем так меняется настроение? Или действительно задета в нем какая-то струна? Он опять заговорил — это было мудрствование и философия, отчасти общие места и напускной цинизм.

— Вы правы в конце концов, какой черт станет стреляться из-за женщины! Лишать себя жизни, чтобы отомстить женщине — это только делать из себя посмешище. Небольшое потрясение дама, правда, испытает на мгновение, но потом ей сейчас же становится это безразлично, она ест и пьет, помнит о своей прическе и о своих нарядах. И еще испытывает некоторое время чувство гордости, что оказалась стоящей револьверного выстрела, находит сама себя интересной оттого, что кто-то лишил себя жизни из-за нее, величается этим. Не поймите меня только превратно, я говорю не о какой-нибудь определенной женщине, а вообще о женщинах.

— Ну, конечно, — ответил Мосс. Но, должно быть, он уловил на этот раз чтото чуждое в голосе своего собеседника. У Мосса было плохое зрение, но прекрасный слух, он испугался, может быть, как бы из этого не вышло душевного излияния и всякой там сентиментальности, и прибег по обыкновению к шуточкам, к насмешкам. Ну, совсем-то отвергать самоубийства тоже не следует, оно имеет цену и как подвиг, и как моцион.

— Вы обезьяна, — ответил Самоубийца, искоса взглянув на него.

Воздух вокруг них опять стал чист, они воздали друг другу по заслугам и злились от всего сердца. Но в подобных схватках Антон Мосс обыкновенно долго не выдерживал и всегда оставался побежденным.

— А вы-таки проиграли вчера целый шиллинг, — сказал он.

— Да, а вы за меня заплатили?

— Нет, но меня злит, что вы так глупо играли. Проиграть почтальону — это, может быть потому, что у него блестящий галун на фуражке? Вы всегда проигрываете почтальону.

— Это не должно огорчать вас. У почтальона нет средств, чтобы проигрывать.

— Ну? Так это вы потому?

— Нет. Вы обнаруживаете опять невероятную ограниченность. Вовсе это не потому.

— Ограниченность? Вы, может быть, потому хотите издеваться надо мной, что я подвернулся вам под руку, когда вами овладела ваша навязчивая идея.

— Действительно, — у вас лицо изъедено, — воскликнул с выражением отвращения Самоубийца. — Нет, вы и говорить-то уж больно ясно не можете, потому что у вас язвы на губах.

— Ха-ха-ха! — сказал Мосс. Он не засмеялся, он это проговорил. — Вот пустая-то болтовня, — добавил он. — Но он был в достаточной мере оглушен и нашел только самый жалкий отпор: — Я процветаю и толстею, а у вас все больше глаза проваливаются и вы все худеете. Удивительно, что вы не носите соломенной шляпы.

— А вы теперь уже всегда небриты, — продолжал Самоубийца.

Тут Мосс должен был сдаться; вид у него был некрасивый и не презентабельный, из-за ран на лице у него росла клочьями борода и это угнетало его, он даже избегал людям в глаза смотреть.

— От вашей веселости меня жуть берет, — сказал он. — Вы могли мы с таким же успехом заняться торговлей скотом. Я не могу больше бриться, у меня от этого делаются раны на коже. Но я часто подстригаюсь, это то же самое. Коротко, коротко подстригаюсь, маленькими ножницами. Всякий другой понял бы это.

Теперь была очередь Самоубийцы быть настороже, он сказал:

— Молчите уж вы, не расплачьтесь только.

— Ха-ха-ха, — сказал опять Мосс.

Они оба погрузились в молчание, сидели, молчали и думали каждый о своем, подымая время от времени голову и откашливаясь, чтобы придать себе мужества.

— Холодно сегодня, — сказал Самоубийца, — скоро снег выпадет. Да, что я хотел сказать — это в конце концов безразлично, но вы вот, чуть-что, выдаете себя за человека, понимающего тайны жизни. А понимаете вы сами себя?

— Самого себя? — повторил Мосс. — Я скоро ослепну, вот это я понимаю.