Последняя глава (Книга 1)

- А как это отразится на служебном положении Хьюберта?

- Только к лучшему. Запрос в палате общин ему повредил. Но "процесс британского офицера против боливийских туземцев" сразу же привлечет все симпатии на его сторону, ты же знаешь слепую приверженность, которую у нас питают к своим.

- Больше всего мне жалко папу. У него заметно прибавилось седины с тех пор, как все это началось.

- Тут нет никакого позора, Динни.

Динни вскинула голову.

- Разумеется, нет!

- Знаешь, Динни, ты похожа на двухлетку - этакую норовистую гнедую, которая брыкается в загоне, плохо берет старт, а все-таки приходит к финишу первая. Нас догоняет твой американец. Подождать его? Он дал очень выгодные показания.

Не успела Динни пожать плечами, как Халлорсен ее окликнул:

- Мисс Черрел!

Динни обернулась.

- Большое спасибо, профессор, за то, что вы там говорили.

- Для вас я бы с радостью и приврал, да не пришлось. Как поживает тот несчастный?

- Пока все в порядке.

- Рад это слышать. Я беспокоился о вас.

- Судья так и ахнул, профессор, - вставил сэр Лоренс, - когда вы сказали, что не хотели бы встретиться с этими погонщиками даже на том свете.

- Я жалею, что встретился с ними на этом. У меня тут машина, - может, я могу куда-нибудь подвезти вас и мисс Черрел?

- Пожалуйста, если вы едете на запад, к границам цивилизованного мира.

- Ну, профессор, - продолжал сэр Лоренс, когда они сели в машину, - как вам нравится Лондон? Что это - самый варварский или самый цивилизованный город в мире?

- Я его просто люблю, - ответил Халлорсен, не отрывая глаз от Динни.

- А я нет, - сказала вполголоса Динни, - я ненавижу всю эту бедность вперемежку с богатством и запах бензина.

- Иностранцу трудно объяснить, чем ему нравится Лондон, - может быть, своей пестротой и разнообразием, тем, что здесь соединились вольность и тяга к порядку; а может, тем, что Лондон так не похож на наши города. В Нью-Йорке больше шума и всяких диковин, но он не такой уютный.

- Нью-Йорк, - сказал сэр Лоренс, - действует как стрихнин. Он вас возбуждает, пока не свалит с ног.

- Я бы, конечно, не смог жить в Нью-Йорке. Запад - вот моя стихия.

- Безбрежные просторы прерий? - пробормотала Динни.

- Вот именно, мисс Черрел; вам бы там очень понравилось.

Динни невесело улыбнулась.

- Человек слишком глубоко уходит корнями в родную землю.

- Да, - подтвердил сэр Лоренс, - мой сын как-то раз поднял в парламенте вопрос об эмиграции. И обжегся - уж очень прочно сидят эти корни.

- Вот как? - удивился Халлорсен. - Когда глядишь на ваших горожан, низкорослых, бледных и словно потерявших всякую веру в жизнь, поневоле задумаешься, какие у них могут быть корни.

- Не говорите, у настоящего горожанина они очень крепкие. На что ему ваши просторы прерий, - он любит уличный гам, жареную рыбу с лотка и кино. Ну, я приехал, профессор. А ты куда, Динни?

- На Окли-стрит.

Халлорсен остановил машину, и сэр Лоренс вышел.

- Мисс Черрел, прошу вас оказать мне честь, - разрешите отвезти вас на Окли-стрит!

Динни наклонила голову.

Сидя с ним бок о бок в закрытой машине, она с тревогой ждала - не попытается ли он воспользоваться таким удобным случаем.

- Как только все уладится с вашим братом, - сказал он, не глядя на нее, - я уеду с экспедицией в Нью-Мехико. Я всегда буду гордиться знакомством с вами, мисс Черрел.

Его руки без перчаток были крепко сжаты между колен; это ее почему-то растрогало.

- Мне очень жаль, профессор, что вначале я была к вам несправедлива, как и мой брат.

- Ничего удивительного. Я буду счастлив, если заслужу в конце концов ваше расположение.

Динни порывисто протянула ему руку.

- Вы его уже заслужили.

Он молча взял ее руку, поднес к губам и бережно отпустил. Динни почувствовала себя очень несчастной.

- Вы заставили меня изменить мнение об американцах, - сказала она робко.

Халлорсен улыбнулся.

- И на том спасибо.

- Боюсь, что мои представления были очень примитивны. Я ведь американцев никогда и не знала.

- В том-то и беда; мы друг друга совсем не знаем. Мы просто по мелочам действуем друг другу на нервы; на том дело и кончается. Но вы мне навсегда запомнитесь, как улыбка на лице вашей страны.

- Как мило, - сказала Динни, - хотелось бы, чтобы это была правда.

- Если вы подарите мне вашу фотографию, я буду хранить ее всю жизнь.

- Конечно, подарю. Не знаю, есть ли у меня приличная, но пришлю вам лучшее, что найду.

- Спасибо. Если позволите, я здесь сойду; мне трудно владеть собой. Машина вас доставит куда нужно.

Он постучал по стеклу и сказал несколько слов шоферу.

- Прощайте! - сказал он, снова взял ее руку, посмотрел на нее долгим взглядом, сильно ее сжал и протиснул в дверцу свои могучие плечи.

- Прощайте! - шепнула Динни, откинувшись на сиденье и чувствуя, как у нее сдавило горло.

Через пять минут машина остановилась у дома Дианы, и Динни вошла туда в самом подавленном настроении.

Когда она проходила мимо комнаты Дианы, которой сегодня еще не видела, та приоткрыла дверь.

- Зайдите на минутку, Динни.

Она говорила шепотом, и у Динни мороз пробежал по коже. Они сели рядом на большую кровать, и Диана торопливо прошептала: