Последняя глава (Книга 2)

- И тут я с вами не согласен! Жизнь его рушилась, когда он отрекся от веры, чтобы спасти свою шкуру. А теперь пришло искупление, - оно принесло ему, кстати, совсем недурной доход. Его имя знают тысячи людей, не имевших о нем раньше никакого понятия.

- Да, - задумчиво сказал Майкл, - тут вы правы. Ничто не приносит такой популярности, как гонения. Грайс, я вот о чем вас попрошу. Узнайте как-нибудь обиняком, каковы его намерения. Я однажды позволил себе бестактность и не могу обратиться к нему сам, а мне очень нужно это знать.

- Г-м-м, - поморщился Грайс. - Вы же знаете, что он кусается.

Майкл ухмыльнулся:

- Ну, своего благодетеля он не укусит. Я вас серьезно прошу. Сделаете?

- Попытаюсь. Кстати, вот книжка этого канадца, которую я только что издал. Превосходная вещь! Я пошлю вам экземплярчик, вашей супруге, безусловно, понравится. ("И она всем о ней расскажет", - добавил он про себя.)

Он пригладил свои и без того прилизанные темные волосы и протянул Майклу руку. Майкл пожал ее чуть-чуть крепче, чем ему бы хотелось, и ушел.

"В конце концов, - думал он, - для Грайса это всего-навсего коммерция. Что ему Уилфрид? В наше время надо хватать все, что попадется под руку!" И он задумался о том, что заставляет людей покупать эту книгу, где нет ни эротики, ни убийств, ни сенсационных разоблачений. Доброе имя империи? Национальная гордость? Ерунда! Нет, болезненный интерес к тому, как далеко может зайти человек, спасая свою жизнь и при этом не поступаясь тем, что принято звать душой. Другими словами, спрос на книгу определялся той безделицей, которую немало людей считают уже умершей: совестью. Перед совестью читателя ставится вопрос, на который ему не так-то легко ответить; а поскольку поставила этот вопрос перед автором сама жизнь, читатель чувствует, что в любую минуту такой же страшный выбор может встать и перед ним самим. Что же он тогда будет делать, несчастный? И Майкл вдруг, в который уже раз, почувствовал прилив глубочайшей жалости и даже какого-то почтения к людям, за что более интеллектуальные из его друзей порой называли его "беднягой Майклом".

Размышляя таким образом, он дошел до своей приемной в парламенте и принялся было рассматривать предложенный кем-то законопроект об охране природных богатств, но ему принесли визитную карточку генерала Конвея Черрела с припиской: "Можете вы уделить мне минутку?"

Майкл черкнул тут же карандашом: "Буду очень рад, сэр", - вернул карточку служителю и встал. Из всех своих родных он хуже всего знал отца Динни и ждал его прихода с некоторым трепетом.

Генерал вошел со словами:

- Ну, тут у вас настоящий крольчатник!

Вид у него был подтянутый, как и полагается человеку его профессии, но лицо осунулось и казалось встревоженным.

- Хорошо, что мы хоть не размножаемся, как кролики, дядя Кон!

Генерал сухо рассмеялся.

- Да, и на том спасибо! Надеюсь, я тебе не помешал? Я насчет Динни. Она все еще живет у вас?

- Да.

Генерал помялся, но потом, скрестив руки на набалдашнике своей трости, твердо произнес:

- Ты ведь близкий друг Дезерта, правда?

- Был им. Теперь я и сам не знаю, друг я ему или нет.

- Он еще в Лондоне?

- Да, я слышал, что у него приступ малярии.

- Динни с ним еще встречается?

- Нет.

Генерал снова помялся и снова собрался с духом, крепко сжав руками трость.

- Мы с матерью, как ты понимаешь, хотим только ее счастья. Мы хотим, чтобы ей было хорошо, все остальное не имеет значения. А ты как думаешь?

- Мне кажется, никому не важно, что мы все думаем.

Генерал нахмурился:

- То есть как это так?

- Важно, что думают они оба.

- Я слышал, что он собирается уезжать.

- Он сказал это моему отцу, но пока не уехал. Его издатель только что говорил мне, что сегодня утром он еще был у себя.

- А как Динни?

- Очень удручена. Но старается не показывать вида.

- Надо, чтобы он наконец решился.

- На что?

- Это нехорошо по отношению к Динни. Он должен либо жениться, либо немедленно уехать.

- А вам на его месте легко было бы принять решение?

- Не знаю,

Майкл беспокойно заходил по комнате. - По-моему, вопрос этот решается не так просто. Ведь тут замешано оскорбленное самолюбие, а когда оно входит в игру, то уродует и все остальные чувства. Вам-то следует это знать, сэр. Вы не раз видели людей, попавших под военно-полевой суд.

Генерал был поражен: слова Майкла показались ему откровением. Он молча глядел на племянника во все глаза.

- Уилфрида судят военно-полевым судом, - продолжал тот, - но у вас это делается быстро, без затей, а его подвергают медленной пытке, и я не вижу ей конца.

- Понятно, - тихо сказал генерал. - Но он не должен был втягивать в это дело Динни.

Майкл улыбнулся.

- Любовь никогда не поступает по правилам.

- Да, теперь считают, что это так.

- Если верить слухам, то так считали и в древности. Генерал подошел к окну и постоял, глядя на улицу.

- Мне не хочется идти к Динни, - сказал он, не оборачиваясь. - Я боюсь ей надоедать. И мать тоже боится. Мы ведь ничем ей не можем помочь!

В его голосе звучала такая тревога за дочь, что Майкл был растроган.