Последняя глава моего романа

— Все почтенные банкиры и женщины, достойные самого высокого уважения.

— Банкиры и женщины?

— Ну конечно. Теперь ничто уже не помешает вашим наслаждениям.

— Вот как!

— Вас ждут с нетерпением…

— Ну, полно!

— Не беспокойтесь и приходите как можно скорее.

— Но куда, черт побери?

— Вот вопрос! Провести ночь с моей сестрой.

— С вашей сестрой?..

— Вы колеблетесь?

— Вы надо мной смеетесь.

— Ну нет, это вы уже ничего не соображаете. Впрочем, оно и понятно, что в день свадьбы вы потеряли голову.

При этих словах, которые были похожи на насмешку, я бросил взгляд на свой импровизированный костюм и начал понимать, в чем тут недоразумение. Загадка объяснилась.

Будь в том надобность, ты бы побился об заклад, что это не потребовало от моей проницательности большого напряжения. «Действительно, — скажешь ты, — довольно очевидно, что человек в парике сегодня женился, что он снял с себя свои ученые доспехи, собираясь драться на дуэли, и что, убив гусарского офицера близ улицы Берри, ты отомстил именно за его смерть. Вполне естественно, что офицер был введен в заблуждение твоими ответами и принял тебя за секунданта своего противника. Еще более понятно, что незнакомец, который наблюдал за поединком издали, ошибся, увидя, как ты одет, и принял тебя за своего зятя. До сих пор все совершенно ясно».

Согласен, но, по-моему, так же очевидно, что в подобных обстоятельствах мысли с трудом укладываются в мозгу и что нелегко привести свои суждения в порядок, если ты только что убил человека, если ты сам играешь роль другого, если к тебе пристает третий и дело идет не о чем ином, как о нарушении таинства брака.

Во всяком случае, несомненно, что я все еще раздумывал об этих бесконечных осложнениях, когда мой провожатый внезапно втолкнул меня в нарядно обставленную комнату и закрыл за мной дверь, крикнув мне: Доброй ночи, доктор, — вот постель новобрачной!

Начиная с этой минуты колебание было уже недопустимо, и мне оставалось только бесстрашно завершить брачный обряд, каков бы ни был подарок, уготованный мне небом. Однако на этот счет я был не совсем спокоен и, подстрекаемый любопытством, подошел к брачному ложу. Тихий, размеренный звук ровного дыхания успокоил меня. Новобрачная спала или притворялась спящей; это заставило меня предположить, что она не была осведомлена о тех превратностях, которым должен был подвергнуться ее муж, или же не особенно беспокоилась о нем; но так как мне было совсем не безразлично знать, какого рода чувства она к нему питала, я быстро перешел к осуществлению моего плана; закрыв себе почти все лицо объемистым париком доктора, я медленно приподнял полог, опасаясь получить в награду за свою нескромность лишь неприятную уверенность. Но судьба оказала мне не столь плохую услугу. Хотя поза моей очаровательной молодой жены не позволяла обнаружить и десятой доли ее прелестей, я не могу объяснить, отчего взрыв охватившего меня восторга не открыл во мне любовника и не лишил меня прав мужа.

Она лежала, склонив голову на одну руку и прикрыв ее другою, так что можно было заметить лишь подбородок, изваянный самими Грациями, и краешек губ, подобных лепесткам розы. На белоснежное плечо широкими кольцами ниспадали пепельные волосы; волнистые кудри тихо поднимались и опускались вместе с медленными движениями груди, наполовину скрытой от меня ревнивым полотном сорочки. Устремив глаза на нежную округлость, белизну которой кое-где оттеняли голубые жилки, я влюбленно наблюдал ее страстный трепет, как вдруг моя дрожащая, неуверенная рука выпустила полог, который с тихим шелестом медленно опустился. Вздох возвестил меня, что молодая женщина проснулась.

Мне нельзя было терять ни одного мгновенья. Меньше чем в минуту я погасил все свечи, сбросил свой нелепый костюм и вознамерился, горя любовью и нетерпением, исполнить обязанности покойного и овладеть его наследством.

Если я не рассчитывал провести столь прекрасную ночь, то мог по крайней мере предполагать, что волшебница, которой я обязан наслаждением, не питала надежд на что-нибудь лучшее. Едва я успел приучить целомудрие новобрачной к моим ласкам, как она уже начала восклицать с удивлением в голосе: «Какой милый доктор! Какой милый доктор!» Повторяла она это всякий раз, как я доказывал ей свой пыл красноречивым приношением; когда же сон отяготил ей веки, она обвила меня руками, ее грудь вздымалась, уста горели и, продолжая мечтать и во сне о только что испытанных наслаждениях, молодая женщина все еще шептала: «Какой милый доктор!»