Последняя граница. Дрейфующая станция «Зет»

— А как же иначе, — сказал начальник тюрьмы на безупречном английском и повернулся к Рейнольдсу: — Ведь вы преодолели весь этот трудный путь из Англии, чтобы повидать профессора. Вы его повидали. И можете сказать: «До свидания». Он скоро уезжает. Если быть точным, сегодня через три часа профессор отправляется в Россию. — Потом опять обернулся к Дженнингсу: — Дорожные условия в высшей степени скверные. Мы организовали специальный вагон, который прицепят к поезду. Вы убедитесь, что он достаточно комфортабельный. Поезд пойдет в Пекс.

— Пеке? — удивился Дженнингс. — Где, черт побери, находится этот Пекс?

— В ста километрах к югу отсюда, мой дорогой Дженнингс. Будапештский аэропорт временно закрыт из-за обильного снегопада и обледенения. Но по последним сведениям аэропорт в Пексе все еще открыт и действует. Там вас будет ожидать специальный самолет и... э... еще нескольких особых персон.

Дженнингс никак не отреагировал на слова начальника тюрьмы, а повернулся и посмотрел на Рейнольдса.

— Насколько я понимаю, мой сын Брайан прибыл в Англию?

Рейнольдс молча кивнул.

— А я все еще здесь?.. А?.. Вы проделали замечательную работу. Просто замечательную. Что, черт побери, теперь может произойти, одному Богу известно.

— Не знаю, как выразить свои сожаления, сэр. — Рейнольдс поколебался и решительно продолжил: — Есть еще одна вещь, которую вам следует знать. Я не уполномочен вам этого говорить, но к черту все полномочия. Операция вашей жены прошла на сто процентов успешно. И ее вы-здоровление уже почти закончилось...

— Что?!. Что вы говорите?!. — Дженнингс схватил Рейнольдса за лацканы кителя, и — хотя был на сорок фунтов легче молодого человека — стал трясти его. — Вы лжете! Я знаю, что вы лжете... Хирург сказал...

— Хирург говорил то, что мы посоветовали ему говорить, — резко оборвал его Рейнольдс. — Знаю, что это непростительно. Но было необходимо действовать — доставить вас домой. Все возможные рычаги должны были быть пущены в ход. Но теперь это ни черта не значит, поэтому вы вправе об этом знать.

— Боже мой!.. Боже мой!..

Рейнольдс ожидал совсем другой реакции от человека с репутацией профессора — ну, гнева и бешенства оттого, что его так долго и жестоко обманывали. А вместо этого Дженнингс рухнул на кровать, словно его ноги не могли держать тело, и сквозь слезы счастья моргал глазами.

— Это замечательно, просто не могу сказать вам, как это замечательно... Всего несколько часов назад я знал, что никогда не буду снова счастлив.

— В высшей степени интересно. Все в высшей степени интересно, — пробормотал начальник тюрьмы. — И подумать только, что Запад имеет наглость обвинять нас в бесчеловечности.

— Действительно, действительно, — подтвердил Янчи. — Но, по крайней мере, Запад не накачивает свои жертвы актедроном и мескалином.

— Что? Что такое? Кого накачивают?.. — Дженнингс поднял глаза.

— Нас, — воскликнул Янчи. — Нас осудят и расстреляют утром. Но сначала к нам применят то, что служит современной заменой прежнего колесования или дыбы...

Дженнингс с недоверием уставился на Янчи и Рейнольдса, и в глазах его мелькнул ужас. Он поднялся, посмотрел на начальника тюрьмы.

— Это правда? Я имею в виду слова этого человека...

Начальник тюрьмы пожал плечами.

— Конечно, он преувеличивает, но...

— Итак, это правда! — спокойно констатировал Дженнингс. — Мистер Рейнольдс, очень хорошо, что вы сказали мне о моей жене. Использование этого рычага теперь станет совершенно бесполезным. Но, увы, сейчас все слишком поздно. Мне это видно. Теперь мне яснее стали многие другие вещи, даже те, какие я больше никогда не увижу.

— Ваша жена... — слова Янчи были скорее утверждением, чем вопросом.

— Моя жена, — кивнул Дженнингс, — и мой мальчик.

— Вы увидите их снова, — спокойно сказал Янчи, и с такой уверенной определенностью, с такой непоколебимой убежденностью, что все с удивлением посмотрели на него, заподозрив, что он знает нечто такое, чего они не знают. Или он сошел с ума. — Я обещаю вам, доктор Дженнингс.

Старик уставился на него, но надежда медленно исчезла из его взора.

— Вы добры, мой друг. Религиозная убежденность является...

— На этом свете, — прервал он Янчи. — И скоро.

— Уведите его, — резко приказал начальник тюрьмы. — Он уже сходит с ума.

Майкл Рейнольдс терял разум медленно, но неумолимо, самое страшное заключалось в том, что он понимал, что теряет разум. Но после последней насильной инъекции, сразу после того, как их руки и ноги пристегнули к стульям в подвале, в подземной камере, ничего нельзя было поделать с наступавшим безумием, и чем больше он боролся с этим, чем больше напрягал всю свою волю, пытался не обращать внимания на боль и мучительные стрессы, поражающие разум, тем яснее он ощущал симптомы безумия, тем глубже его Дьявольские когти впивались в мозг — химические когти, разрывающие разум на части.