Последняя индульгенция. «Магнолия» в весеннюю метель. Ничего не случилось

— Потом поднялись наверх… А, что, с Кундзиньшем что–то случилось? За завтраком я его не видел, а он обычно является так пунктуально, что по нему часы можно ставить.

— Еще один вопросик, товарищ профессор… Было ли у него что–нибудь с собой — сверток или папка, когда вы с ним выходили из бара?

— Послушайте, молодой человек, вы случайно не из компании профессора Березинера, что так активно меня выспрашиваете? Если у Кундзиньша что–то стряслось, не скрывайте!

— Да все в порядке. Он просто не может вспомнить, куда девал важный документ, и я думал — может быть, вы знаете.

— В своей памяти каждый — сам себе хозяин. При всем желании не могу помочь вам ничем.

— А может быть, ваш аспирант что–нибудь заметил?

— Улдис Вецмейстар? Судя по написанному им, он дальше собственного носа вообще не видит. Знаете, что значит современная неграмотность? Человек умеет и читать, и писать, но не делает ни того, ни другого.

— Благодарю, товарищ профессор, — и Приедитис собрался встать.

— Слишком вы робки. Собираетесь уйти, не рассказав своей биографии… Это же самое распространенное хобби. Я давно не бывал в Латвии, так что не очень разбираюсь в ваших новых словечках, но думаю, что вас все–таки понял бы.

Было бы просто невежливым не сделать Вобликову комплимент за его знание латышского. Однако эта похвала позволила открыться новым шлюзам красноречия:

— Некоторые коллекционируют сувениры. А я считаю, что такие вещички «на память» на деле никакой памяти не оставляют. И поскольку я никогда не был, да и не буду туристом, то из каждого нового места я привозил то, что является главным богатством народа, — язык. Сейчас их в моей коллекции уже четырнадцать… Ну хорошо, молодой человек, бегите, результаты вашего труда, по–видимому, зависят от ног больше, чем от головы, хотя старая мудрость гласит: «Тише едешь — дальше будешь».

Нанеся таким образом последний укол Приедитису, Вобликов сердечно потряс его руку и пожелал всяческих успехов в труде, в семейной, а также личной жизни.

К сожалению, в комнате Перовой никто не отозвался, поэтому Приедитис опустился этажом ниже и постучал в дверь Руты Грош. И здесь никто не откликнулся, но изнутри доносился шум льющейся воды, и Приедитис без стеснения отворил дверь. Он мог позволить себе такую вольность, поскольку знал Руту издавна — сперва как соседскую девчонку, охотно помогавшую первоклашкам выполнять домашние задания, потом как девушку, которая чуть ли не каждый вечер целовалась в темном подъезде с долговязым юнцом, еще позже как тетю Руту, нередко приходившую перехватить соли или спичек — самостоятельно хозяйничать она так и не научилась. А сейчас? Прошло шесть лет с тех пор, как Приедитис из коммунальной квартиры перебрался в отдельную, в другом районе города, и теперь, встретившись с Рутой в Приежциемсе, никак не мог решить, называть ее на «ты» или на «вы».

Комната выглядела прямой противоположностью апартаментам Вобликова. Везде были разбросаны различные принадлежности дамского туалета. На спинке стула висели трусики и лифчик, купальник находился на столе в окружении баночек с кремами, флакончиков с лаком для ногтей, бутылочек с лосьоном, трубочек с тушью и баллончиков дезодоранта.

За спиной Приедитиса послышались мягкие шаги. Повернувшись, он увидел Руту. Она куталась в белую купальную простыню, и лицо ее, лишенное слоя косметики, оказалось на удивление молодым. Свежестью веяло и от округлых плеч, подрумяненных солнцем, на которых блестели капельки воды. Быстро прикинув, что ей никак не меньше тридцати пяти, Приедитис не смог скрыть удивления.

— А я думала, уборщица! — радостно воскликнула Рута. — Ну, наконец–то собрался навестить! И как раз сегодня, когда я впервые по–настоящему почувствовала, что отпуск начался! Садись.

Приедитис пододвинул ей тапочки и удобно устроился в кресле.

— Можно курить?

— Угости и меня!

Они закурили, и Приедитис начал разговор теми же словами, что и с Вобликовым:

— Я пришел поговорить о Викторе Кундзиньше…

Рута глубоко затянулась, закрыла глаза и выпустила дым тонкой струйкой. С ответом она не торопилась. Но когда Приедитис уже решил, что она предпочла пропустить его вопрос мимо ушей, Рута все же отозвалась:

— А что ты о нем думаешь? Стоит выходить за него замуж?

— А он что — предлагал руку и сердце?

— А тебя это удивляет? Ты не замечал? Да я и тебе могла бы закрутить голову — только никак не забуду, как ты бегал по двору в коротких штанишках…

— Нет, серьезно. Он к тебе сватался?

— Пока еще нет. Но мы, женщины, чувствуем это, когда мужчина еще даже не успел решить для себя самого. Стоило мне поманить его мизинчиком — и он объяснился бы еще вчера. — И Рута снисходительно улыбнулась.

— Да, кстати, относительно вчерашнего, — быстро перешел Приедитис на нужную тему, поскольку в вопросах любви себя авторитетом не считал. — Ты не помнишь — у него в баре была с собой его диссертация?

— С какой–то папкой он все время возился, как дурень с писаной торбой… Я под конец совсем разнервничалась.

— Потому и ушла так рано?