Последняя индульгенция. «Магнолия» в весеннюю метель. Ничего не случилось

— А наоборот? — спросил Мурьян, наливая себе кофе. В действительности он любил только чай, но не хотелось обижать Джозефину. — Если бы ты попробовала быть на работе такой, как сейчас? Естественной, свободной, без всяких штучек…

— А мне казалось, что вам как раз и нравятся всякие дешевые выходки, — серьезно ответила Джозефина. — Что мужчины на отдыхе хотят почувствовать себя словно в каком–то другом мире. В рижском ночном баре я была совсем другой, там я старалась создать атмосферу уюта — чтобы клиенты помнили о своих женах и не очень перебирали.

— Чего же ты перебралась в этот богом забытый угол? Земля под ногами горела, что ли?

— Когда–то надо ведь и успокоиться, все барахло в мире так или иначе не захватишь. Да еще подвернулся дружок с серьезными намерениями.

— Этот самый моряк?

— Когда я с ним спуталась, то и не думала, что Эльдар вдруг почувствует зов предков. Он в жизни никогда не удалялся от моря дальше, чем до Сигулды, и на тебе — захотел рыться в земле, выращивать огурцы, помидоры… В общем, готовит почву для счастливых пенсионных лет, — она допила чашку и сразу же налила себе вторую. — Теперь перестал даже привозить мне подарки из–за границы — ни флакончика духов, ни красивой тряпки. Все до последней копейки вкладывает в стройматериалы, а когда хочет принять рюмку — выпрашивает у меня. И в рейс берет нашу выпивку, чтобы там обменять на ходовой товар, который мне потом приходится реализовать. Но при всем при том денег как не было, так и нет, ты не поверишь, если сказать, сколько этот дом съедает!..

— Сколько же ему лет? — после краткой паузы поинтересовался Мурьян, окинув взглядом стройную фигурку Джозефины. Может быть, тут и крылась загадка ее поведения?

— Он такой мужчина, что дай бог вам всем. Но на берег сходит раз в четыре месяца. И тогда вкалывает здесь до седьмого пота. Разъезжает вокруг, ищет вагонку, стекло, мало ли еще что… В марте, в последнюю ночь перед тем, как уйти в рейс, он возил чернозем. Шесть машин, а когда снег стаял, осталась хорошо если половина. Когда вернется — станет упрекать, что не уберегла. Я для него что–то вроде бесплатной сторожихи, — Джозефина сделала забавную гримасу, и все же в голосе ее чувствовалось скорее тепло, чем обида.

— А что же в этом плохого? — рассудительно произнес Мурьян. — Человек мечтает о нормальной жене, а не о бардаке. Вы хоть зарегистрировались?

— Да что ты! У нас и так несогласий хватает. Я хочу прежде всего ребенка, а он — достроить дом, что уж тут говорить о семейном согласии… Я ему прямо сказала, что не стану сидеть в одиночестве в этой проклятой конуре, пока он шатается по морям. Пускай расстарается на младенца, тогда буду ждать его. А белокурую Эмми пусть играет кто–нибудь другой, роль ревнивой жены моряка — не для меня…

— Если только в этом беда! В конце концов, я должностное лицо, — напомнил Мурьян. — Знала бы ты, Жозите, милая…

— Знаю, знаю, — небрежно отмахнулась она. — Пример не совсем удачный, ты уж не обижайся. Вот ночью забрел сюда Олег, ну, длинный такой киномеханик, может, ты знаешь… Битых два часа возился с моей машиной, потом еще полчаса отмывался. Что прикажешь делать, не выгонишь же среди ночи на улицу?.. Ну, пригласила переночевать. Был бы у меня нормальный муж — так, кажется, ты выразился? — а не такой морской бродяга, как у меня, он бы знал, что постелила я Олегу в гостиной. А так об этом знаем только он да я.

— Ну, а как же было на самом деле?

Об этом, наверное, не следовало спрашивать так прямо. Лицо Джозефины омрачилось, глаза закрылись, словно захлопнувшиеся от внезапного порыва ветра ставни, пальцы сжали пустую чашку.

— А это никого не касается, а уж тебя — в последнюю очередь! — почти крикнула она. — И вообще — что тебе от меня нужно? Пить ты не пьешь… стараешься только в душу влезть, словно баптистский проповедник…

— Я же тебе сказал, что пришел как должностное лицо, — решил Мурьян действовать без обиняков. — Разве Апситис не говорил тебе по телефону, что пропал документ, из–за которого у всех могут быть немалые неприятности? Никто толком не знает, какие секреты там у Кундзиньша в его диссертации. Но иначе не написал бы на ней «секретно». И не уберег. А теперь нам с тобой надо постараться выяснить, куда она девалась.

— Допрос? — усмехнулась Джозефина, с негромким свистом втягивая воздух. — С подписью на каждой странице протокола…

— Обойдемся и так, — успокоил ее Мурьян. — Ты ведь сказала заместителю директора, что не брала ее. Но может быть, сможешь вспомнить, как вчера все было в баре. Рассказывай по порядку, я сам разберусь, что важно, что нет.

Джозефина была хорошей рассказчицей — не зря утверждают, что на такой работе, как у нее, человек должен быть внимательным наблюдателем и хорошим знатоком людей. Так что Мурьяну удалось увидеть вчерашний вечер ее глазами.