Последняя история Мигела Торреша да Силва

– Те, кто обходится без чисел, докажут что угодно. Посадят блоху на тарелку и говорят: «Прыгай?» Блоха прыгает, а они делают научный вывод: «Блоха прыгает, когда ей приказывают». Потом специально отрывают у блохи две ноги, опять сажают ее на тарелку и снова приказывают ей скакать. Но теперь она никаким образом не двигается с места. Тогда они помечают в своей ученой книжке: «Стоит оторвать блохе ноги, как она сразу теряет слух».

Наконец все распрощались и отправились по домам. Мануэл, который никуда не спешил, присоединился к своему учителю, и они неторопливо пошли к городу.

– Тебя что-то гнетет?

Ободренный этим приглашением к разговору, Мануэл сказал:

– Если числа истинны, значит ли это, что слова лживы? Вот что я хотел сказать: я понимаю, что математическая теорема неопровержима в своей логике и истинна. Но могут ли истории, построенные без математической логики, быть также истинными?

– Они могут многое доказать, даже если они и не правдивы, – сказал Рибейро. – Но твой вопрос удивляет меня. Ведь об историях твоего деда ты прекрасно знаешь, что они правдивы или, лучше сказать, в них много правды.

– «Это правда?» После каждой рассказанной им истории я задавал ему этот вопрос.

– И что же он отвечал тебе?

– «Даю слово!»

– Ты верил ему? – поинтересовался Рибейро.

– Собственно говоря…

– Что ты знаешь о своем деде?

– В шестнадцать лет он отравился на «Теодоре» в Бразилию. Через три года был уже на Евфрате. Когда он вернулся, у него было достаточно денег, чтобы купить несколько самых лучших виноградников в округе. Но потом он все время уезжал.

– Похоже, что он привозил свои истории из путешествий.

– Но ведь где-то и когда-то они происходили, – сказал Мануэл.

– Это не важно, они верны сами по себе. В конце концов, я не желаю знать, действительно ли случилась та или иная история, важно, правдива ли она.

– Но тогда то, что правдиво, не обязательно происходило в действительности?

– Действительность существует, правда же – впрочем, как и ложь – должна быть выдумана, это чистое творение и вместе с тем знак, а лучше сказать, часть нашей культуры.

– Вы одним махом объединили правду и ложь… Рибейро остановился.

– Поскольку я испытываю большую симпатию ко лжи, к грациозной, хитроумной лжи якобы скромных мастеров иронии, за которой, однако, таится выдающийся ум, что и подтвердили древние греки, я которая одна придает достоинство нашему тупому ограниченному бытию. Независимому рассказчику разрешается любая хитрость. В условностях маленькой жизни он требует безусловного, он подстрекает и усмиряет, сотворяя вещество для наших снов, без которых не может быть движения вперед. Своими лживыми историями он делает нам прививку против изолгавшейся действительности. Мошенничает не он, а те, кто подкрашивает истину, кто никогда не говорит правду и кто подмешивает воск в свой мед. Честный рассказчик продаст тебе мед «sine cera», без воска. Отсюда «sinceritas», латинское слово для обозначения честности в отличие от обмана.

Старый учитель был в своей стихии. От Аристотеля он перешел к Аукиану из сирийского Самосата, чьи злые сатиры были направлены против предприимчивых оракулов и пророчествующих мошенников и который пытался объяснить своему другу Филоклесу, что «нации, объединившись в государство, публично исповедуют ложь».

Наконец учитель слегка коснулся книг Августина, в которых тот ополчился против обмана и введения в заблуждение и привел доказательства того, что можно тяжко солгать и с помощью правды.

Мануэл молчал. Как много новых мыслей обрушилось на него, столь многое он увидел совершенно другими глазами, совсем в другом свете!

Они медленно пошли дальше, вдоль берега Рио-Мондегу.

Рибейро опять заговорил о деде Мануэла:

– А дома и в деревне что говорили люди?

– Мнения были противоречивы. Моя мать считала, что он привозит истории из своих странствий А бабушка, напротив, частенько говаривала, когда я хотел пойти к нему: «Пепе опять сел на своего конька и клепает истории». В деревне у каждого было свое мнение. Для одних он был выдумщик, для других – изобретатель, волшебник, жонглирующий фантастическими случаями. И когда кто-нибудь пытался узнать, как он додумывается до всего этого, старик задавал встречный короткий вопрос: «А откуда у паука берется паутина?»

Рибейро заключил:

– Итак, люди приходили, были полны любопытства, желали слушать.

– Они снова и снова хотели слушать его истории, одержимые желанием занять самое лучшее место в полностью забитом трактире.

– Значит, они все-таки верили ему, – упорствовал Рибейро.

– Иные, когда дед кончал рассказывать, еще некоторое время сидели, как бы погрузившись в себя, только что услышанное еще звучало в них, а потом говорили только: «Это было прекрасно!» Другие же на следующий день на базаре утверждали: «Такого не бывает!» или: «Жаль, что это всего лишь сказка!»

– Но при этом им все-таки хотелось верить в нее, – сказал Рибейро.

– Возможно, – высказал свое мнение Мануэл, – они и хотели бы верить ему, но они ему не доверяли.

– Таким образом, люди хотели верить ему, но не позволяли себе этого.

– Что значит «не позволяли»?