Последняя из рода Болейн

Мария помогла госпоже снять плащ и заметила легкий румянец на ее лилейных щеках. Хотя зима еще свирепствовала вовсю, Мария Тюдор цвела здоровьем и красотой. Лорд Суффолк часто называл ее «моя собственная роза Тюдоров, хранимая в тайне». «Несомненно, — подумала восхищенная Мария, — этот румянец вызван огнем любви».

Влюбленные молодожены сели рядышком на обтянутое розовой парчой канапе, а Мария, которой доставляло удовольствие прислуживать им, налила в бокалы темно-красное бургундское (в такие моменты госпожа не допускала к себе французскую прислугу). Февральское солнце заливало комнату, заставляя сиять и переливаться надетое сегодня на новобрачной платье из бархата изумрудного оттенка, с низким вырезом.

— Спасибо тебе, милая малышка Буллен, — раздался звучный голос лорда Суффолка, хотя что за нужда благодарить ее за услуги, которыми она столь дорожит? — Ты уж прости меня, девочка, но я нахожу поистине удивительным, что столько тепла, доверчивости и невинности исходит от дочери самого хитрого лиса среди всех политиков, Томаса Буллена. — Герцог заметил в ее глазах смущение и обиду и поспешно добавил: — Те, кто служит королю, должны непременно быть умными и хитрыми, Мария. Я не хочу сказать ничего плохого о твоем родителе. Он служит королю верно, сообразуясь со своими понятиями.

Суффолк неспешно отхлебнул вина, не сводя глаз с внимательно слушавшей его девочки. Вдумываясь в его слова, она подалась вперед всем маленьким хрупким телом, одетым в чудесно шедшее ей платье из нежно-розового бархата, с глубоким вырезом у шеи. На мягком полотне рубашки, выглядывавшей из рукавов и из-за корсажа, цвели искусно вышитые цветы и порхали такие же вышитые бабочки. «Как она мила, — подумал герцог, — такая свежая, весенняя!» Каким-то образом эта невинная малышка с простодушным личиком сумела утешить и поддержать старшую годами и куда более искушенную женщину, которая теперь стала его ненаглядной супругой.

— Возможно, твой отец скоро доставит нам послание из Гринвичского дворца, от короля Генриха, малышка Мария Буллен, — сказал Суффолк, чтобы прервать молчание и успокоить ее. — Часто ли ты видишься с ним теперь, когда он служит в Париже, при дворе Его величества короля Франциска?

Голубые глаза Марии опустились, она стала разглядывать крепкие пальцы герцога, сжимающие бокал, ее снова охватило гнетущее чувство одиночества.

— Нет, милорд. Он так занят королевской службой, а я столь же ревностно служу обожаемой принцессе, поэтому… поэтому здесь, во Франции, мы редко находим время повидаться. — Она подняла глаза в поисках ласкового взгляда госпожи, надеясь найти у нее то утешение и понимание, какое встречала так часто, но Мария Тюдор ласково улыбалась мужу, словно вообще не слышала свою фрейлину.

— Служить Англии, Мария Буллен, — значит отказывать себе в том, что приносит нам самые большие радости. И для этого всем нам необходимо набраться мужества. Теперь я понимаю, отчего ты стала моей дорогой жене настоящим верным другом.

Девочка ответила ему благодарной улыбкой: она нашла утешение там, где и не искала. И только в эту минуту английский джентльмен Чарльз Брэндон, тонкий знаток как лошадей, так и женщин, в полной мере ощутил замаскированную наивным выражением личика неодолимую притягательность красоты юной фрейлины. Она повзрослеет, и эта красота сослужит ей немалую службу при английском дворе, когда им позволят вернуться… если позволят, конечно.

— Мария, подай, пожалуйста, мою шкатулку с драгоценностями — ту, украшенную эмалью. Я покажу своему господину кое-какие королевские регалии. — Мария Тюдор рассмеялась своим мелодичным смехом, словно сказала что-то особенно остроумное, а лорд Суффолк лишь прищурился и сделал еще глоток бургундского.

Мария хорошо знала шкатулку, которая требовалась госпоже: ящичек с тремя отделениями, выкрашенный белым, ярко-синим и золотым. Знакомы ей были и сами драгоценности, аккуратно разложенные на синем бархате, переливающиеся всеми цветами радуги; ей не раз приходилось доставать то одно, то другое украшение, когда ее королева одевалась, а в последнее время госпожа иной раз сидела над ними, глубоко задумавшись над чем-то. Несчастный усопший король Людовик осыпал ими свою молодую королеву, будто леденцами или детскими погремушками. Однажды, когда Ее величество принимала ванну, Мария вынула массивное жемчужное ожерелье и приложила на златотканую парчу своего платья, под которым лишь слегка угадывались юные груди, примерила диадему с сапфирами, так гармонировавшими с небесной синевой ее глаз, и представила себе, что…

— Спасибо, Мария. Оставь дверь открытой, чтобы ты могла сразу позвать нас, если прибудет посланник, твой отец.

Черноволосые головы новобрачных склонились над шкатулкой с драгоценностями, а Мария присела в реверансе и вышла из комнаты. Она спала теперь в маленькой передней, ведь они с почетом переехали во дворец Франциска и Мария Тюдор стала делить опочивальню с новым супругом.