Последняя кантата

— Если вы безусловно хотите это знать… — сказал профессор с таким видом, словно ему стоило огромных усилий ответить на вопрос, — …надо вам рассказать о системе соотношения еще более древней, о символизме алхимии. И тут, следуя порядку нот, у вас Земля будет до, Вода — ми (без бемоля) и Огонь — соль. Лишь, к сожалению, нет ничего у двух последних нот, ля-бемоль и си не соответствуют четвертому главному элементу — Воздуху, он символизируется только фа. Но фа в теме мы находим гораздо дальше. Вот, теперь вы знаете все, и вам нелегко будет выбрать…

Профессор снова принял свой невыносимый тон. Летисия молча вышла из кабинета, а Жиль с мрачным видом все же попрощался с Дюпарком.

В вестибюле их остановил Леон. В руках он держал конверт.

— Мадемуазель Форцца, у меня для вас письмо…

— Но я не переадресовывала свою корреспонденцию на консерваторию!

— Да, мне это тоже показалось странным. Его только сейчас принес курьер. Он сказал: «Передайте ей, когда увидите».

— Как он выглядел? — спросил Жиль.

— О, один из этих невежд на скутере. Не знаю, с кем он может быть связан…

Леон отошел. Летисия вскрыла конверт и с удивлением посмотрела на его содержимое — небольшой белый листок, сложенный пополам, на котором были напечатаны три строчки:

Но где премудрость обретается?

И где место разума?

Не знает человек цены ее, и она не обретается на земле живых.[133]

— Что это значит, Жиль?

Комиссар внимательно изучил листок. Его охватило сомнение: он не хотел волновать Летисию, но и не мог скрывать от нее опасность.

— Это угроза смерти, Летисия.

37. АРИФМЕТИКА

Мир — это музыка, а музыка — это число.

Жак Шайлей. Мифология и музыкальная цивилизация Древней Греции

Париж, наши дни

Жиль пригласил Летисию пообедать в «Телеграфе» на улице Лиль. Ресторанчик, куда издавна ходили почтовые барышни, был его любимым. Летисия выглядела мрачной. Он хотел бы видеть ее жизнерадостной и уверенной в себе, но знал, что он ответственен за ее подавленное настроение. Записка, полученная в консерватории, выбила ее из колеи. Жиль усилил меры безопасности, но угроза оставалась.

После их разговора накануне с профессором Дюпарком Летисия работала над разными вариантами расшифровки королевской темы. Жиль прекрасно понимал, какие чувства она может испытывать: она считала делом чести раскрыть секрет, который уже стоил жизни двум ее друзьям. Летисия с рассеянным видом потягивала аперитив из белого вина и черносмородинового ликера, свет ресторанных люстр так выгодно освещал ее глаза, что наводил на мысль о новой «теме взгляда»…

— Не берите все на себя, Летисия, — сказал Жиль, отставляя свой стакан. — Пьер и Морис были в расследовании почти на том же этапе, что и вы, когда они заявили, что раскрыли секрет.

— Что вы хотите этим сказать? — удивленно спросила Летисия.

— Я хочу сказать, что они догадались, что тема отходит от норм своего времени, и поняли, что она содержит в себе сообщение. Это их главное открытие, и вы его тоже сделали.

— Я думаю, что они прошли дальше.

— Возможно, они нашли какие-то элементы секрета, но не раскрыли его. Я по-прежнему убежден, что мы должны сначала найти то, что Фридрих Второй захотел спрятать, и только тогда тема станет нам ясна. Но этим займусь я, а не вы. Вам теперь необходимо отдохнуть.

— Нет, я не хочу. Сейчас я живу только королевской темой. По ночам мне снятся ноты.

— Тем больше поводов на какое-то время отключиться.

Они молча принялись за обед. Шум разговора вокруг них казался чем-то неуместным.

— Среди ваших расшифровок что-нибудь выглядит особенно значительным?

— Трудно сказать, потому что когда манипулируешь с темой и так и сяк, можно увидеть что-то не такое уж необходимое. Я хочу сказать… символы, которые Бах ввел неосознанно. Все очень сложно, потому что у Баха всегда имеется два измерения: одно явное и второе скрытое. Это в какой-то мере как музыка внутри музыки или как живописное полотно, скрытое под слоем другой живописи.

— …Которую не заметишь, если не подойти ближе и не прищурить глаза, — сказал Жиль. — Так, да?

— Да, так… Сейчас я щурю глаза — то есть уши — и, мне кажется, что-то различаю, но, возможно, прохожу мимо главного.

— Ну и что дальше?

— Так вот… я в основном работала по методу гематрии, науки производных чисел каббалы. Иоганн Себастьян особенно любил ее. Все музыканты в той или иной мере заворожены числами. У нас есть свидетельство Леопольда Моцарта, где он рассказывает об интересе его сына к арифметике еще в шестилетнем возрасте. И сам маленький Вольфганг в четырнадцать лет в письме своей сестре в Манту подписался «Вольфганг фон Моцарт, друг Ряда Чисел». Мы могли бы привести и другие примеры…

— Особенно у наших современников.

— Безусловно. Архитектор и композитор Янис Ксенакис,[134] а еще Антон Веберн, он в последние годы жизни был просто заворожен магическими квадратами.