Последняя книга, или Треугольник Воланда. С отступлениями, сокращениями и дополнениями

У делегатов была с собою некая «Киевская записка», с которой они последовательно соотносились, выдвигая требования пославшей их Академии. В противоположность осторожным казанцам, вели себя очень наступательно. Ректора — избирать! И не навсегда, а на короткий срок — на четыре года; и чтобы имел степень доктора; а духовный сан — не обязательно…

Их победоносная телеграмма… А потом потихоньку увяли…

В написанных много лет спустя воспоминаниях В. П. Рыбинского любопытны строки об А. И. Булгакове в 1905 году. Рыбинский существенно моложе А. И.; он стал студентом Академии в ту самую осень, когда А. И. читал свои первые лекции, причем лекции эти студенту Рыбинскому не нравились. А в 1905 году Аф. Ив. явно повеселел, и Рыбинский рассказывает:

«Значительно позже, около 1905 года, А. И. приобрел если не авторитет, то симпатии у студентов. Этому благоприятствовало то, что он был человек в обращении простой и любил со студентами говорить по различным вопросам, преимущественно, конечно, богословского характера. В этом случае он был весьма удобным собеседником, так как отличался полною терпимостью к чужим мнениям, а сам иногда любил высказывать такие парадоксальные мысли, которые интриговали и вызывали на спор»[480].

В 1905 году Михаилу Булгакову четырнадцать лет, и не приходилось ли ему самому слушать такие «парадоксальные мысли» отца по вопросам «богословского характера»? Известно высказывание писателя, зафиксированное его другом П. С. Поповым в конце 1920-х годов: «Если мать мне служила стимулом для создания романа „Белая гвардия“, то, по моим замыслам, образ отца должен быть отправным пунктом для другого замышляемого мною произведения».

«Другое замышляемое произведение» — это предчувствие романа, который в конце концов станет романом «Мастер и Маргарита» и в замысел которого, по-видимому, с самого начала был вплетен евангельский сюжет…

…А. И. Булгаков до конца дней много работал и очень много писал. Такой непосредственности и блеска, как в его «Очерках…», пожалуй, больше не было, но по увлечениям своим он оставался историком — историком религиозных течений нового времени. Его статьи публиковались в «Трудах Киевской духовной академии» и потом выходили отдельными книжками-оттисками: «Баптизм», «Католичество в Англии», «Мормонство», «О молоканстве», «Современное франкмасонство. Опыт характеристики» и др.

«Интересуясь религиозной жизнью Запада вообще, — писал в своем некрологе проф. Рыбинский, — Афанасий Иванович особенное внимание уделял при этом тем движениям, которые, по-видимому, направляются к восстановлению нарушенного некогда церковного мира и к единению с православной церковью»[481].

Брошюра о франкмасонстве была в числе тех восьми книг, которые я с таким интересом читала в Харьковской публичной библиотеке. Знать бы тогда, что булгаковеды вцепятся в эту брошюру и назначат А. И. Булгакова главным исследователем масонства, я бы уж наверно переписала бы от руки все ее 28 страничек (других способов копирования тогда не было). А тогда обратила внимание на немногое. На то, что составляя эту брошюру (которую теперь назвали бы научно-популярной брошюрой), А. И. прочитал несколько книг франкмасонов на французском и на немецком и вот излагает то, что удалось установить. Еще более мое внимание привлекло описание процедуры принятия в члены этой загадочной организации: помещение выкрашено черной краской… новичка вводят с завязанными глазами… члены ложи вооружены шпагами…

Не отсюда ли позаимствовал Михаил Булгаков подробности в изображении тайного заседания Кабалы святых даров в пьесе «Кабала святош»? Скудно освещенное подвальное помещение под церковью… вводят с завязанными глазами сначала Муаррона… потом д’Орсиньи… последний, опытный дуэлянт, сразу же вскрикивает: «У некоторых под плащами торчат кончики шпаг… Предупреждаю, что трех из вас вынесут из этой ямы ногами вперед».

Брошюра о франкмасонстве (в двух экземплярах!) у Михаила Булгакова была — в числе немногих сохранившихся сочинений отца. Оба экземпляра Е. С. Булгакова передала в отдел рукописей «Ленинки». Дальнейшая судьба их неизвестна. А ведь для исследователя важно все — была ли брошюра разрезана или нет, были ли пометы или их не было, на каком развороте сама собою ракрывается книга… Книжка, возможно, когда-нибудь будет найдена, но архивная ее ценность все равно утрачена навсегда: какой эксперт докажет, кем заломлена страница, кто сделал помету даже и очень похожим на булгаковский почерком и очень похожим на булгаковский карандашом…

А с «Коммунистическим манифестом» и вовсе никаких загадок. «Манифест» на французском языке пришел к цензору обычным путем: изъятый у кого-то при аресте. В сопроводительном письме спрашивалось, не относится ли эта «статья» по своему содержанию к произведениям, «предусмотренным» определенной статьей закона, и предлагалось «сообщить» ее краткое содержание.

Когда-то в книге «Творческий путь Михаила Булгакова» я привела несколько строк из ответного письма А. И. Булгакова. Теперь привожу это ответное письмо полностью: