Последняя книга, или Треугольник Воланда. С отступлениями, сокращениями и дополнениями

У нее двое сыновей. Младший живет с Булгаковыми. В служебной анкете на вопрос о семье Булгаков отвечает так: «Жена — Булгакова Елена Сергеевна, пасынок Сергей Евгеньевич Шиловский». Старший, Евгений, красивый и серьезный мальчик, остался в доме своего отца, Е. А. Шиловского, крупного военного, теперь сказали бы: генерала, — в том самом сером доме с колоннами, в Ржевском переулке близ Арбата, из которого Елена Сергеевна ушла к Булгакову. Шиловский, в эту пору преподаватель Военно-воздушной академии имени Жуковского, снова женат, у него ребенок во втором браке, и по этой причине или по причине своей нежной привязанности к матери Евгений (Женя, Женюша, называла его Елена Сергеевна) часто бывает у Булгаковых в Нащокинском переулке.

К мальчикам, обоим, Булгаков относится с нежностью, особенно любит (неудовлетворенное отцовство!) младшего. В дневниках Елены Сергеевны часты такие записи:

«…М. А. каждый вечер рассказывает Сергею истории из серии „Бубкин и его собака Конопат“. Бубкин — воображаемый идеальный мальчик, храбрец, умница и рыцарь… Вечером, когда Сергей укладывается, Миша его спрашивает: „Тебе какой номер рассказать?“ — „Ну, семнадцатый“. — „Ага. Это, значит, про то, как Бубкин в Большой театр ходил с Ворошиловым. Хорошо“. И начинается импровизация» (1933).

«Сегодня М. А. лежит целый день — дурно себя чувствует. Читает Сергею Киплинга» (1934).

«Сегодня, шестого, и Екатерина Ивановна и Фрося — выходные. Мы одни, втроем… Сначала он занимался с Сергеем уроками, потом учил его шахматам» (1934).

«Сережа учится на фортепиано. У него очень хороший учитель, а кроме того, дома с ним много занимается Миша и немного — я» (1935).

А Сережины каракули в черновых тетрадях «Мастера и Маргариты»!..

Тетрадь 7.3 (третья редакция, 1936). В этой тетради один из блистательных вариантов последней главы («Последний полет»), планы, выписки о древней Иудее… А на чистом листе — во всю страницу — детский рисунок: очень желтый дом под красной крышей, кудрявые пароходные дымы из труб и желтая дорожка к дому… Если бы это была просто шалость, Булгакову ничего не стоило бы выдрать испорченный лист, как беспощадно выдирал он из своих тетрадей свои собственные не устраивавшие его листы. Но рисунок оставлен, и значит, рисунком был очень доволен не только художник, но и хозяин тетради…

И прямо в тексте. Четвертая редакция романа, тетрадь 7.9, глава «На Лысой Горе. (Казнь)». Вверху страницы окончание фразы — одинокое слово «смерть». (Это Левий требует, чтобы Бог «послал Иешуа смерть».) Слово продолжено Сережиной рукою: «Потапу буржую!!!» — и восклицательные знаки до конца строки. (Шуточка ребенка 30-х годов.) Ниже — профиль мужчины с дымящейся папиросой во рту. Сережа явно рисует с натуры, стоя слева. По этой причине профиль на листе получается, так сказать, лежащим. Подпись: «рисовал по потапиной прозбе». А далее — с соответствующим пробелом, чтобы не нарушать восприятие рисунка — продолжение великого романа: «Открыв глаза, он убедился в том, что на холме все без изменений…»

Та же редакция, тетрадь 7.11. Может быть, один из дней, когда Елена Сергеевна отсутствует, а «Лоли», Сережина воспитательница, выходная. Булгаков и Сергей, оба, расписываются вверху страницы, над первой строкой. Правее, уверенное — М. Булгаков, левее (детский почерк, перо с нажимом — С. Шиловский. А далее роман, прямо с середины фразы: «[Музыканты в красных куртках остервенело вскочили при появлении] …Маргариты и ударили сумасшедшую дробь ногами. Дирижер их согнулся вдвое…» — описание джаза на великом балу у сатаны…

Отношение Булгакова к мальчикам волновало Елену Сергеевну и очень трогало то, что старший, Евгений, явно тянулся к Булгакову.

В 1938 году Евгению шестнадцатый год, Сергею — двенадцатый. Дача в общем традиционно снимается для Сергея, и при других обстоятельствах его можно было бы отправить, как бывало прежде, с «Лоли» — Екатериной Ивановной Буш. Но отдых на этот раз донельзя необходим Елене Сергеевне, и это слишком хорошо знает Булгаков. Все его замыслы и все его катастрофы прокатываются через ее сердце. Очередным и последним по времени ударом стало крушение либретто «Минин и Пожарский»: Асафьев так и не закончил оперу, а оперному либретто, не ставшему либретто оперы, не суждена жизнь… Елену Сергеевну замучили бессонница и головные боли. Булгаков — он ведь был врач — в конце концов запретил ей какие бы то ни было медикаменты и требовательно назначил свежий воздух и прогулки…

В конце лета, вернувшись в Москву, Е. С. запишет в дневнике: «Что помню? Бешеную усталость весной. Отъезд мой с Сергеем, Лоли и Санькой (сыном Калужского) в Лебедянь. Приезд туда М. А. (и Женички — тоже) — когда все было подготовлено — комната, без мух, свечи, старые журналы, лодка… Изумительная жизнь в тишине».