Последняя королева

Вперед вышел губернатор Галисии с символическими ключами от города и зачитал древнюю клятву, которую должны были принести мы с Филиппом, подтвердив статус провинции Галисия. Филипп нетерпеливо кивнул. Вид у него был растерянный, поскольку дона Мануэля отправили на полагающееся ему место в конец очереди.

– Нет, – сказала я достаточно громко, чтобы слышали все. – Я не могу принести клятву.

– Нет, Su Majestad? – Губернатор уставился на меня. – Но таков обычай. Неужели мы чем-то вызвали ваше недовольство?

– Что он говорит? – пробормотал Филипп сквозь зубы.

– Нет. – Я не обратила на него внимания. – Ни вы, ни кто-либо из всех этих добрых людей ничем нас не обидели. Но принести клятву – значит объявить себя вашим помазанным монархом, а я не являюсь таковым, пока кортесы не пожалуют мне титул. Таким образом, принесенная сегодня клятва будет недействительной.

Толпа заволновалась. Я сразу же почувствовала в их рядах не смятение, но гордость. Как я и надеялась, мой отказ был воспринят как знак уважения к давним традициям Кастилии, подтверждение, что я, как и моя мать, буду править с достоинством и честью. Глядя на побагровевшего разъяренного мужа, я с трудом удержалась от торжествующей улыбки. Даже если он и не понял моих слов, суть их была вполне ясна.

– Не знаю, что ты задумала, – прошипел Филипп, – но в любом случае – немедленно прекрати!

Я повернулась к мэру:

– Я устала, сеньор. Пожалуй, послушаю мессу позже. Прошу вас, проводите меня в мое жилище.

Я сделала знак фрейлинам, повернулась и пошла прочь, оставив Филиппа в компании его разодетых фаворитов.

Сражение началось.

Глава 26

После моего публичного отказа принести клятву дон Мануэль и Филипп очутились в затруднительном положении, не зная, как действовать, и не имея возможности приказать посадить меня под замок: иначе все стали бы говорить, что со мной поступают жестоко без каких-либо причин. Все в Ла-Корунье убедились, что мое поведение свидетельствует о полном душевном здоровье, и каждый вечер мы устраивали придворные приемы, как будто ничего особенного не произошло. Хотя по хмурому лицу Филиппа, которому дон Мануэль постоянно что-то нашептывал, было ясно, что признавать поражение они не собираются. Когда начали прибывать первые представители кастильской знати со своими вассалами и прислугой, стало понятно: если я решила добиться положения законной наследницы матери и правящей королевы словами, они намеревались добиться своего силой.

В свое время Лопес предупреждал меня, что гранды ищут выгоды для себя. Поэтому меня вовсе не удивило, что новоприбывшие ждут щедрого вознаграждения от моего мужа и дона Мануэля. И тем не менее их присутствие обязывало Филиппа давать мне место рядом с собой, откуда я одаряла каждого любезной улыбкой. И особенно – маркиза де Вильену, который встретил нас на границе во время первой нашей поездки в Испанию. Теперь он вел активную кампанию против моего отца в Кастилии вместе со своим союзником, рыжеволосым краснолицым Бенавенте. Я с трудом могла поверить, что меньше трех лет назад ужинала с теми же самыми господами после перехода через Пиренеи. Я также отметила замешательство Бенавенте, когда спросила, нет ли известий о моем сыне, инфанте Фернандо, которого я оставила на попечение матери. Он пробормотал в ответ, что ребенок здоров и мой отец после смерти жены перевез его в Арагон.

Дон Мануэль поспешно переводил Филиппу. При упоминании о нашем сыне, которого никогда не видел, тот выпрямился и рявкнул на ломаном испанском:

– Король Арагона жестоко оскорбил меня, ибо инфант – не его сын!

Я промолчала, как и Вильена с Бенавенте. Меня радовало, что моему сыну ничто не угрожает. Хотя это означало, что, возможно, какое-то время я не смогу его увидеть: отец наверняка приказал отправить Фернандо в Арагон ради его безопасности, чтобы Филипп не смог использовать ребенка в качестве оружия. Он знал, что в соответствии с завещанием матери после меня наследниками становились наши сыновья, и рожденный в Испании принц под опекой моего отца отнюдь не отвечал его интересам – о чем и свидетельствовала вспышка гнева.

Адмирал не появился. Когда я о нем спросила, Вильена ответил, что он не бывал при дворе с тех пор, как сопроводил гроб моей матери к ее могиле в Гранаде. Я не знала, стало ли причиной его отсутствия горе, но адмирал ясно обозначил свою позицию. Тем не менее толпы вельмож быстро истощали наши припасы, и это ускорило решение дона Мануэля и Филиппа об отъезде. Две недели спустя я вышла из своих покоев вместе с Беатрис и Сорайей в залитый солнцем двор, где ждали испанские вельможи и войско моего мужа. С едва скрываемым ужасом я смотрела на сидящих верхом грандов, окруженных гвардейцами. При виде подобной наглости меня охватила ярость: они осмелились нарушить указ моих родителей, гласивший, что ни один дворянин не вправе призвать своих слуг к оружию без предварительного соизволения. Похоже, они считали себя выше закона.

– Только посмотрите на этих предателей, – прошептала Беатрис. – Неужели у них нет стыда?