Последняя крепость. Том 1

В доме подожгли смоляной факел. Потом охваченное трескучим пламенем оконечье коснулось раны на плече Ажа. Странно, но боли он не почувствовал. Раздалось шипение. Почуяв вонь горелого мяса — своего собственного мяса, — Аж, наконец, лишился чувств.

Четверо всадников ехали по высокому речному берегу — вдоль по течению, туда, где далеко-далеко на горизонте широкое русло реки изгибалось и пряталось за хмурую тучу леса. День клонился к закату. Раскаленное солнце медленно опускалось в потемневшую воду и, казалось, вот-вот зашипит.

Всадники ехали небыстро и друг подле друга — цепью. Это позволяло им, всем четверым, вести разговор, не слишком напрягая голос.

— Ты говоришь, брат Герб, эльфы так же подвержены страстям, как и люди, — произнес Кай. — Но разве допустимо жертвовать жизнями тех, кого оберегаешь и о ком заботишься, ради своего личного сиюминутного желания?

Ехавший по левую руку от Кая седобородый рыцарь в доспехах, щетинившихся шипами, усмехнулся.

— Брат Кай, — сказал он. — Тебе посчастливилось попасть на Туманные Болота в юном возрасте. Понятие Долга вошло в твою плоть и кровь раньше того, как ты успел узнать, что страсть может накрепко пленить разум. Поверь мне, даже самые лучшие из людей могут обезуметь… от любви, ненависти, жадности, тщеславия… и прочих страстей.

— Это верно, — задумчиво подтвердил Оттар (его конь осторожно переступал копытами на самой кромке обрыва, под которым лениво набегали на бурый песок пологие речные волны), — это верно… Помню, как прибыл я из Северной Крепости в Дарбион. Ополоумел же поначалу! У нас ведь, на Ледниках Андара, житуха суровая. Дозоры по скальным ущельям, по ледяным тропам… А как море разыграется — в обе руки по крюку, только так и ползаешь, чтоб не смыло. Брызгами обдаст, обтянет тебя ледяной коркой с ног до головы… Пальцев не чуешь. Поневоле ждешь, когда из морской пучины покажется Тварь, чтобы кровь хоть немного по жилам разогнать. Это здесь, на юге, день сменяется ночью, не перепутаешь. А там: полгода темень — глаз коли. Посереет небо, ветер чуть поослабнет, значит — лето пришло. Да… И после этого — Дарбионский королевский дворец! Мягкая перина! Пива и вина сколько хочешь! И главное — бабы!.. Гх-м… — осекся верзила, искоса глянув на принцессу, едущую с другого края цепи. Лития сделал вид, что не расслышала, и северянин продолжал, несколько, впрочем, понизив голос. — Баб-то я до этого и не нюхал даже. А во дворце их — пруд пруди. И ведь сами на шею вешаются, хоть пинками отбивайся: и служанки, и кухарки, и фрейлины, и даже знатные дамы… Первые дни из постели не вылезал, про что другое и думать забыл. Точно говоришь, брат Герб, — от страсти свихнуться легче легкого. Вот, помню, схлестнулся с одной шмарой. То есть не шмарой, а графиней. Но это только одно название, что — графиня. А на деле — самая настоящая…

Тут принцесса, видимо найдя, что пришла все-таки пора заткнуть фонтан красноречия чересчур увлекшегося воспоминаниями Оттара, звучно прокашлялась. Верзила замолчал и сделал вид, что очень занят приведением в порядок перекрутившихся поводьев. Седобородый Герб довольно сурово взглянул на него, и Оттар, вздохнув, извинился перед Литией.

— Мы определяем своих врагов — как Тварей, — заговорил Кай, напряженно размышлявший все время, пока Оттар предавался воспоминаниям о сказочной жизни во дворце. — Что есть Тварь? Нелюдь, враждебная людям. Не-человек, враг рода человеческого. Когда я — вопреки правилам Кодекса — обнажил свой меч против людей, я рассуждал так: если человек встал на сторону Твари — он сам стал Тварью…

— Сражаясь против людей-магов, призывающих демонов, — продолжил за него Герб, — ты уничтожил и демонов, и магов. И гвардейцев, которых привели с собой маги.

— Я бился не с людьми, — упрямо покачал головой Кай. — Я бился с Тварями. То есть… тогда я видел перед собой Тварей, а не людей. А сейчас… глядя в прошлое… я не знаю. До сих пор не могу разобраться, прав я был или неправ.

— Людей легко запутать и обмануть, — подала голос золотоволосая принцесса. — Сегодняшним утром мы в этом очень даже хорошо убедились.

— Мне кажется, — проговорил юноша-рыцарь с седыми прядями в черных волосах, — следует отличать заблуждение от сознательного выбора.

Лицо Кая было сосредоточенным, печать внутреннего неспокойствия лежала на этом лице. И сейчас, и во время утренней битвы рыцарь выглядел так, будто самым необходимым для него было обдумать какое-то решение. Точно та мысленная битва, которая вот уже долгие дни гремела в пространстве его разума, во внутреннем его мире, была неизмеримо важнее всего, что происходит с рыцарем в мире внешнем. Вернее, не так… Очевидно, эта обезумевшая орда, напавшая на путников сегодняшним утром, не шла ни в какое сравнение с незримыми и неведомыми чудовищами, атакующими разум рыцаря.