Последняя любовь

Он не мог отказать мне в той выгоде, которой мог воспользоваться. Он принял воинственное положение и замахнулся, чтобы ударить меня, я отразил удар, не отплачивая ему тем же. Тогда, видя, что я не поступлю так до последней крайности, он уже более не осмеливался отступить от правил борьбы. Несмотря на его смелость и силу, он был очень взволнован и поражен мрачным видом той местности, в которой мы находились, а потому в его взгляде отражался ужас и тоска. Вскоре я увидел, что могу погубить его, но решил пощадить, стараясь доказать ему мое превосходство, не злоупотребляя им. Через минуту он упал, и я насел из него, схватив его за горло, и видя, что он не просит пощады, сам предложил ее ему.

— При каких условиях? — спросил он, запинаясь от досады и стыда.

— С условием, что вы никогда ничего не будете говорить ни о моей жене, ни обо мне.

Он поклялся в этом. Я помог ему подняться и одеться. Он был слаб и, казалось, лишился рассудка. Машинально последовав за мной и дойдя до небольшого ручейка, он долго пил. Заметив, что у Сикста не было серьезных ушибов, так как все движения его были свободны, и что фиолетовый цвет его лица начинает приходить в нормальный, после того как он вымылся свежей водой, я покинул его. Он позвал меня и, когда я обернулся, то заметил, что он плакал.

— Вы меня унизили, — сказал он. — О, как унизили!

— Вы хотели, чтобы я был унижен вами, но судьба решила иначе.

— Судьба? Как бы не так, просто у меня сегодня не было силы. Мысль быть съеденным собаками или же волками!..

— Вы не хотели сознаться, что на вас также действовало то, что вы стояли не за правое дело?

— Я ничего более не скажу вам, вы могли покончить со мной, так как у нас не было условия щадить друг друга.

— Оно, конечно, подразумевалось.

— Вы лучше меня, господин Сильвестр. Прощайте! Я теперь знаю, что вы, оставляя жизнь Тонино, поступаете так не из-за трусости. Вы можете быть спокойны, что я сдержу мое слово; но я не обещал щадить Тонино, и горе ему, если он попадется мне под руку. Уйдите, я слишком удручен моим унижением и должен успокоиться.

Я покинул его совершенно спокойным и даже теперь не раскаиваюсь, когда вспоминаю, что чуть было не задушил человека, правда немного злого, но не лишенного нравственности и чести. Я долго обдумывал, прежде чем подписать условие второго брака; я повторял себе, как и первый раз, что нельзя принимать за шутку ту клятву, которая обязывает покровительствовать женщине. В этой клятве много глубокого и таинственного, и часто человек произносит и подписывает ее, не обдумав всех ее последствий. Покровительствовать — значит защищать, предохранять и мстить за жену. Внимательно вдумываясь в смысл этого слова закона, мы можем найти в нем черту беззакония, потому что сказано, что скорее, чем позволить оскорбить женщину должно убить ее оскорбителя, а так как женщина может быть обесчещена одним сказанным против нее — словом, то, следовательно, из-за одного слова можно сделаться убийцей. Это является случаем законной защиты, непредвиденным официальным законом, который весьма затруднил бы судью.

Фелиция уже более не заслуживала с моей стороны покровительства. Но был ли я поэтому свободен от клятвы? Нет, она одна могла освободить меня от нее оставив меня, отдаваясь открыто другому. А так как она не могла сделать этого без моего разрешения, точно так же, как и я не мог дать ей его, не нарушая моего долга, то, следовательно, мы не были свободны и должны были подчиняться строгому общественному мнению Сикст Мор заранее предвидел борьбу, которую мне пришлось бы вести со всей страной, если разгласили бы то, что называли моим позором. Но думали ли об этой борьбе сами виновные, которые своим бесстыдством подвергали меня ей. Я соразмерил всю трудность моей задачи и приготовился к ней. Но для того чтобы не подвергаться неминуемой опасности, я должен был сохранять осторожность в моих исследованиях, так как в и время, как я ходил бы по их следам и подсматривал бы их свидания, за мной могли бы также следить. Ревнивцы своим беспокойством и нетерпением всегда освещают и разглашают то, что следовало бы окутать мраком и молчанием.

Я был очень терпелив и вполне владел собой. Я был уверен, что узнаю измену во всех подробностях, если только не поддамся чувству негодования. Мне приходилось вести дело с людьми очень искусными во лжи. Но я не думаю, чтобы можно было обмануть человека, не желающего быть обманутым, человека, который с холодным равнодушием стоит как каменный на своем наблюдательном посту, не давая возможности ускользнуть от своего внимания ни одной примете, ни взгляду, ни движению тени, и проделывать все это с таким безучастным видом, что нельзя заподозрить, до какой тонкости он развил в себе наблюдательные способности.