Последняя любовь Гагарина. Сделано в сСсср

Превращения незаметны и необратимы. Его начинает тяготить работа: богатый человек может (должен) тратить все силы на самого себя, а не на других. К тому же эти «другие» люди ни черта не понимают в тонкостях коллекционных вин и не ценят прелестей дорогого постельного белья – ведь и в самом деле, есть ли разница, на каких простынях спать?

Лишь бы спалось, и сны демонстрировали комфортные.

Олег дежурит. В городе ночь, тишина, в больнице – вязкая духота многочисленных мучений, наслаивающихся друг на друга, хочется открыть окно, проветрить палаты, но нельзя, да и не приведёт ни к чему. Олег снова закуривает сигарету. Возле компьютера (экран светится как телевизор дома) ещё можно существовать – немного уюта, зеленый чай опять же. Тогда он и начинает слышать Голос.

44

В марокканском отеле Гагарина тронула одна подробность – для того чтобы руки жильцов не марались типографской краской, газеты здесь проглаживали утюгом.

Изощряться можно до бесконечности – он и раньше подозревал за миром нечто подобное, а теперь убедился в этом. Он ещё не знает, что сытость и скука очень скоро становятся главными болезнями богатых людей, практически неизлечимыми заболеваниями, хронические формы которых отяжеляют депрессии, алкоголизм и самоубийства.

Это только в раннем детстве мы все мечтаем оказаться в закрытой на ночь кондитерской. Взрослый человек знает ограниченность своих возможностей: после третьего (ну хорошо, четвёртого пирожного) начинаются (могут начаться) ненужные проблемы с пищеварением, лишним весом и т.д. и т.п.

45

Диалог получается невнятным. Больше намёков, чем конкретных указаний. Одни, понимаешь, метафоры, толкуй хоть в эту сторону, хоть в другую. Мол, хотел – и получил, дорогу осилит идущий, но благими намерениями дорога в ад вымощена – груда штампов, порождённых усталым и растерянным мозгом.

Никакой определённости, так что полагайся (приходится полагаться) на собственные силы. Буратино вылез из пелёнок и пошёл в школу. Теперь ему уже никто не указ, а раз так – делай что должно, и будь что будет. Эх, если бы только знать, что делать.

А вот не сцы, гудит Голос, я дам тебе проводника, который выведет к Свету и к Воде, к Воде и к Свету, иди за ним и не оглядывайся, не сомневайся, только так всё и сложится, всё и получится.

Понурый Гагарин кивает. С этим более или менее разобрались. Если честно, его другой скользкий момент волнует – неужели действительно будет всё и ничего за это?

Голос замолкает на неопределённое время. Экран компьютера гаснет, переходит в экономный режим: на его тёмном фоне проступают звёзды, которые бешено мчатся в никуда.

За окном висит полная луна, отчего становится совсем уж неуютно. Вдруг нестерпимо начинает вонять пепельница, Гагарин идёт к раковине и начинает настойчиво мыть. Моет, моет, моет…

– Если Воды станет больше, чем Света, ты окажешься на пределе, после которого наступит или окончательный Свет или окончательная Мгла.

– А как я пойму это? – спрашивает Олег пустоту.

– Поймёшь, обязательно поймёшь, когда поделишься тем, что у тебя есть. Чем дальше ты будешь идти вслед за проводником, тем чётче станешь понимать, что от тебя требуется.

– Но кому? – шепчет Олег пустоте пустот.

– А это ты уже знаешь, понимаешь, причём уже давно. Очень давно, – отвечает ему пустота.

Вот и пойми, что к чему.

46

А утром его меняет китаец. Он давно уже тут стажируется. Тот, что иероглиф однажды нарисовал. Еще до Парижа. Гагарин спросил, как будет бурная любовь, что накрывает с головой… Парень хмыкнул, сосредоточился на время, потом изобразил.

Симпатичный вполне китаец. Молодой специалист. В очках. Зовут Аки. Правда, по паспорту у него другое имя, но у них, в Китае, так принято – дома одно имя, в документах другое. Хорошо знает русский язык, язык Пушкина и Есенина. Есенина любит особенно, «в старомодном ветхом шушуне…» наизусть знает. В школе учил. Только говорит медленнее, чем нужно. Словно заикается. Словно заика, вылечивший заикание (Олег вспоминает Дану).

Любознательный такой. Член коммунистической партии Китая, о чём сообщает не без гордости, хотя и с некоторым смущением (не знает, как отнесутся). Все сначала удивляются (будто пару лет назад ещё сами поголовно не числились), а потом Денисенко объясняет, мол, помнишь, как у нас раньше было? Выпустили бы за границу какого беспартийного? То-то же. Эх, коротка историческая память у нашего народонаселения.

– А ведь точно, короткая… – закатывают глаза нянечки, вспоминая первую и единственную программу советского телевидения, сахар по талонам и чудовищное нижнее белье.

А одна пожилая, но всё ещё очень темпераментная докторша армянского происхождения (они иногда выкуривают с Олегом по сигаретке) зачем-то добавляет:

– Нет, память у нас хорошая. Я до сих пор помню, как партия и правительство сообщали через центральные газеты об очередном снижении цен на товары первой необходимости. Скажем, с первого января такого-то года. И о повышении цен на предметы роскоши, как-то шампанские вина, хрусталь, изделия из золота и драгметаллов, кожа, дубленки…

– И лыжи… – почему-то добавляет Денисенко.