Последняя любовь Казановы

Так, один – стеная и едва сдерживая рыдания, другой – вполголоса посмеиваясь, святой отец и Казанова продолжали свою тихую беседу. Дюбуа поначалу не желал открывать имени своей возлюбленной, и Джакомо долго пытался его угадать. И наконец, словно убоявшись, что упустит свою последнюю возможность, если сейчас же во всем не признается, аббат поведал, что объектом его роковой страсти является Туанетта. Дюбуа надеялся, что она подарит ему свои ласки в обмен на те четыре дуката, что ему удалось выиграть в кадриль у мадам де Фонсколомб. И он уже выдал своей избраннице аванс.

– Вы уверены, что она вас правильно поняла? – забеспокоился Джакомо.

– Она взяла мой дукат и тут же поблагодарила меня очаровательным поцелуем.

– То есть вы можете рассчитывать еще на целых три поцелуя на оставшуюся сумму.

– Я вознесу жертву нашей любви на алтаре ее прелестей! – в упоении воскликнул Дюбуа.

– Не сомневаюсь в этом, при условии, что вам придется самому пропеть l'introit[19] и для одного себя отслужить мессу. Но как у вас насчет опыта в этом деле?

Дюбуа не счел нужным обижаться на подобные шутки. Хоть и с трудом, он сказал самое главное, и теперь с легкостью заговорил о второстепенном.

– Раз уж ночь такая теплая, – начал он…

– И так благоприятствует любви…

– Ах! Прошу вас, не прерывайте меня.

– Молчу.

– Раз уж ночь такая теплая…

– Вам что, больше нечего сказать?

– И, похоже, вам очень нравится сидеть на этом балконе…

– Понятно. Вам хотелось бы воспользоваться моей постелью, чтобы без помех пообщаться с вашей кающейся грешницей, в то время как я буду томиться в ожидании, сидя под окном.

– Если вам разонравился балкон, дорогой Казанова, вы можете также хорошо провести время, заняв место Туанетты в ее собственной постели, которая одновременно является постелью мадмуазель Демаре.

Ночь была такая темная, что Джакомо не мог разглядеть ни выражения лица, ни глаз падре и только поэтому смог выслушать святого отца без смеха. По ходу дела он развлекался тем, что выдвигал то одно, то другое возражения и изобретал все новые условия, заставляя аббата болтать и дальше и наслаждаясь его удивительной глупостью. В конце концов Казанова важно заявил, что, как человек, потрясенный снизошедшей на него благодатью, даже думать не может о том, чтобы способствовать этой интрижке, которая могла быть подсказана только дьяволом.

– Но моя любовь к этому ребенку совершенно искренняя, – возразил священник.

– Нет, она оскверняюща! Она отвратительна с точки зрения Господа! Туанетта безгрешна, а вы священник – это двойной грех.

– А вы сами, разве вы не воспользовались ее невинностью?

– Увы! Я так теперь в этом раскаиваюсь!

– Она навсегда останется со мной, – пылко заверил его аббат.

– Тогда вы не должны были покидать Францию. Только там, говорят, священники могут теперь жениться.

– Она будет моей экономкой…

Дюбуа проявил столько настойчивости, убеждая Джакомо, что тот устал от этой игры и, не зная, как отделаться от вконец потерявшего разум аббата, открыл дверь, ведущую в соседнюю комнату. Дюбуа не заставил себя упрашивать и мигом скрылся за ее створкой, такой худой и проворный в поглотившей его полутьме, словно начисто лишенный плоти – несчастная и страшная ворона, прикидывающаяся ангелом.

Джакомо запер за ним дверь, предоставив святого отца Божьей милости: девушки закрыли окно и решетчатый ставень, так что Дюбуа теперь никак не смог бы самостоятельно выбраться без того, чтобы его визит остался незамеченным.

Завтракали на следующее утро у мадам де Фонсколомб. Не было только аббата, и Розье сказал, что не видел его со вчерашнего дня ни у него в комнате, ни где-либо в другом месте. Старая дама не считала нужным беспокоиться, зная, что у милейшего Дюбуа частенько бывает бессонница, которая заставляет его порой менять сутану на мирское платье. Тем более что такие похождения к тому же обязывали его менять вино от святого причастия на меркюре.[20]

Едва проснувшись, старая дама отправила с Розье письмо к княгине Лихтенштейн, находившейся в это время в замке Пильниц, где она исполняла свои обязанности при князе-курфюрсте. В этом послании мадам де Фонсколомб сообщала о своей готовности навестить княгиню.

Вместо Розье за столом прислуживала Тонка. Казанова с особым вниманием наблюдал за девушкой, пытаясь угадать что-либо о событиях этой ночи. Но на лице Туанетты можно было прочесть лишь свойственную ей безмятежность, которой она была обязана своей совершенной наивности. Похоже, девушка крепко спала всю ночь и навряд ли даже видела сны. А может, сон ее все же нарушили какие-то похотливые действия, от которых не смог удержаться Дюбуа? Одновременно Казанова старался обнаружить какое-нибудь, пусть даже незначительное смущение в поведении мадмуазель Демаре. Но все его старания не имели успеха: обе девушки держались так, словно прошлой ночью ровным счетом ничего не происходило. Тогда в голову Джакомо пришла мысль, что Полина и Тонка обе отдались аббату, участвуя в мерзком развлечении втроем, и что их нынешнее согласие является результатом общей ночной распущенности.