Последняя любовь лейтенанта Петреску

Петреску стиснул зубы. Действительно, полностью его имя, фамилия и отчество звучали именно так, Сергей Константинович Петреску. Этим диссонансом лейтенант был обязан родителям: отцу, русскому по национальности, и матери, молдаванке. Правда, они развелись, и поэтому лейтенант носил девичью фамилию матери. А вот имя и отчество у него были русские. Как следствие: для молдаван Петреску был слишком русский, а для русских — чересчур молдаванин. Поэтому лейтенант, в отличие от многих своих коллег, был подчеркнуто политкорректен и не любил разговоров на национальные темы.

— Лейтенант Петреску… — вновь жалобно заскулил допрашиваемый.

В любое другое время Сергей просто отпустил бы задержанного, проследил за ним, и выяснил, в какой квартире мужичонка обменял украденные вещи на самый модный в этом районе коктейль: вино с димедролом. Но на этот раз получить вещи как можно раньше и вернуть их владелице, стареющей уже балерине, было делом чести и престижа мундира. Поэтому лейтенант вздохнул, подошел в угол, вновь взял голову задержанного, за которой по инерции потянулось все тело, и опять бросил ее, уже в другой угол. Глухо шмякнувшись об пол, воришка не издал ни звука. Не убить бы, встревожено подумал Петреску. В это время дверь открылась.

— По делу о краже газовой колонки вызывали?

Спрашивала голова, в меру кучерявая, с толстыми губами на смуглом (здесь все смуглые, с неприязнью подумал светловолосый Петреску) лице. В ухе, оттопыренном с левой стороны головы, висела серьга. «Молодой, здешний, с серьгой. Значит, наркоман», — безошибочно определил Петреску. Уже через мгновение его нога, плотно прищемившая дверью шею головы, лишила ту возможности дышать. Губы головы стали подрагивать, а из левого глаза капнула слеза.

— Отвечай, куда дел колонку? — меланхолично спросил Петреску, усиливая нажим.

— Господи лейтенант… — заныло тело в углу.

— Отвечай, куда дел магнитофон, сука, — вяло отреагировал на это Петреску, бросив в угол наручники, звякнувшие о лоб воришки.

— Я ни… а… — прохрипела голова.

— Где колонка, тварь? — поддержал беседу лейтенант.

— Я поте…

— Что? Что поте?.. — ослабил нажим Петреску. — Потерял?

— Поте… Потерпевший. Я — потерпевший, — быстро прошептала голова.

— Проходите, садитесь.

Лейтенант убрал от двери ногу. Владелец украденной колонки, жалобно шмыгнув, упал в кабинет. Чтобы замять неловкую паузу, Петреску подскочил к попытавшемуся было встать похитителю телевизора балерины, и закатил тому оплеуху.

* * *

Директор здания подошел к дверям и оценивающе посмотрел на надпись над ними.

— Левее надо передвинуть, — отрывисто, как умеют начальники в Молдавии, да, наверное, и во всем мире, бросил он подчиненному. — Левее. Неужели не видно? Неужели в организации я, — единственный человек, который видит, как правильно разместить плакат над дверьми учреждения? Ведь это наше лицо, а не наоборот, так сказать! Белый, понимаешь, а не черный вход!

— Виноват, господин директор, — съежившись, ответил подчиненный, невысокий мужчина в черных очках и кожаном плаще. — Виноват. Сию минуту исправим.

— Ты мне это брось — исправим! Надо говорить, — подкорректируем!

— Сию минуту подкорректируем!

Подчиненный вновь съежился (казалось, еще два — три замечания, и он вообще исчезнет) и бросился к стулу, чтобы, встав на него, передвинуть транспарант.

Глядя на стул, начальник, — директор Службы Информации и Безопасности Молдавии, Константин Танасе, — поморщился. Стул был облезлый, с несколькими слоями кое-где потрескавшейся краски, старый, потертый, одна из ножек — короче, чем следовало бы. Стул напоминал господину Танасе нынешнюю СИБ — бесполезную, калечную службу, невесть как устоявшую в годы реформ и преобразований нынешней Молдавии. Директор СИБа чуть грустно и пафосно пробормотал:

— Да что уж там служба. Моя страна, — этот стул…

И ласково поглядел на подчиненного, майора Эдуарда, переставлявшего транспарант. На том было написано: «Добро пожаловать!».

Служба СИБ, — наследница некогда всемогущего КГБ Молдавии, — располагалась в самом центре Кишинева, неподалеку от Дома Печати. Это тем более радовало Константина, что большинство его подопечных находились рядом с его ведомством.

— Когда журналисты вымрут, — говорил он своему секретарю, — нам с тобой нечего будет делать на этой земле. Мне — потому, что моя организация закроется, тебе — потому, что ты племянник моей жены, и, стало быть, без меня пропадешь. Поэтому молись на журналистов, люби их и береги.