Последняя любовь в Константинополе

И он надавил своим мужским жезлом на ее клитор так, что губы у нее сами раскрылись. Она заплакала и шепнула ему на ухо:

– Придется повторить.

Когда капитан Опуич лег на Растину второй раз, он с изумлением понял, что она была девственницей.

Шестой ключ Влюбленные

* * *

Когда Растина Брансуик в 1797 году вернулась с полей сражений в Сремские Карловцы, потому что капитан Опуич не мог возить ее за собой из боя в бой, она первым делом разыскала Еремию Калоперовича, бывшего своего жениха. На руке у него был виден шрам от пули покойного Пахомия Тенецкого, а в бороде – звездочки седины.

– Если тебе нужна жена, которая три раза теряла невинность, которая тебя презирает и которая тебе родит чужого ребенка, женись на мне, – сказала она киру Еремии. Он подумал: «Боль – это эхо чужой боли» – и взял ее в жены.

Итак, Растина Брансуик в Карловцах вышла замуж и поселилась в просторном доме Калоперовича на Шекер-сокак. Сначала у нее родился сын Арсений, потом дочь Дуня.

Муж Растины никогда не показывал никаких признаков нетерпимости, и единственная его странность состояла в том, что иногда в его речи слова удивительным образом перескакивали с места на место, потому что он всегда хотел сказать сразу две вещи. Он рассказывал детям, что в морях есть такие рыбы, которые могут выдержать только строго определенное количество соли. И если вода окажется более соленой, чем они переносят, у них начинается помутнение разума. Так же обстоит дело и с нами. Потому что человеческое счастье как соль. Когда его слишком много, теряешь рассудок.

Господин Калоперович купил Растине и Дуне по шляпе из рыбьей кожи и подписал их на «Сербскую газету императорского города Вены». Дуня выросла в худенькую, прожорливую девочку. Она запихивала в себя, во все отверстия своего тела все, что попадалось ей под руки: пуговицы, кузнечиков, поющие юлы, живую рыбу, шпильки для волос, зерна фасоли, улиток, мячи, морковь, яйца, стручки гороха, пузырьки с одеколоном, огурцы, стеклянные шарики, венецианские альманахи, карандаши, дверные ручки, часы с музыкой, а однажды даже рыбий пузырь, который у нее внутри лопнул…

Мальчика господин Калоперович отдал учиться: «Пусть будет как Цицерон».

И юный Арсений Калоперович отправился в карловацкую сербско-латинскую школу, откуда в первый же день привел домой удивительного ребенка, ласкового, как котенок, но уже напичканного латинскими цитатами и при этом хорошенького, как куколка. Эту куколку, а точнее говоря, кукленка звали Авксентий Папила, и он был соседом Арсения по парте и дальним родственником одного отставного генерала. Сирота, не имеющий никаких средств, Папила в обносках своих соучеников выглядел гораздо наряднее, чем они в новой, дорогой одежде. От рождения у него был маленький шрам на виске, и это придавало ему загадочный вид. «Тот самый, с пробитой головой», – в шутку говорили о нем товарищи, но при этом любили его. Его обожали все кошки, все попадьи и все школьники Карловцев. Из-за этого, а может и из-за чего-то другого, повсюду, где бы Папила ни появился, о нем рассказывали невероятные, а зачастую даже просто страшные истории. Самым замечательным было то, что он сам этих историй никогда не слышал и бывал изумлен, случайно узнав про себя что-нибудь из того, что говорили. Иногда он чувствовал, что жизненный путь перед ним извивается, как червяк.

Мальчики уже перешли в класс риторики, и Папила все время проводил теперь в большом доме Калоперовича, почти не бывая в своем бедном жилище. Как-то вечером он начал переписывать для себя и Арсения рукописный учебник, взятый на несколько дней у одного из учеников. Он писал своим прекрасным почерком, макая перо то в чернильницу, то в свой рот и громко произнося переписываемые фразы: «Praecepta artis oratoriae in tres partes digesta et Juventuti Illyrico-Rasciane tradita ac explicata in Collegio Slavono-Latino Carloviciensi, Anno Domini…»

Тут вдруг у себя под носом он обнаружил зеркальце. Рядом с ним смеялась госпожа Растина, указывая на его лицо, перепачканное чернилами. Она обтерла ему губы своим надушенным рукавом.

– А ты не мог бы научить нас с Дуней латыни? А то нам так скучно.

– Можно, – сказал Папила, – но только если вы меня свозите в театр в Тимишоару и если господин Еремия согласится купить мне одну книгу.

– А какую бы ты хотел?

– Про Элладия, того, который продал душу дьяволу. Написал Викентий Ракич, и еще одну, немецкую, о докторе Фаусте. Обе напечатаны в тысяча восемьсот восьмом году.