Последняя лошадь Наполеона

– Речь идёт о жопе, – смекнула Света, – так что, приглашать мальчишек?

– Конечно. Только не приглашай того, к кому ты неровно дышишь.

Света кивнула и положила на пол большой кусок ветчины. Мюрат, подняв хвост, приблизился, взял кусок, отнёс его в угол и быстро съел, сперва разорвав на части. Потом он начал вылизываться.

– Ещё вопрос, – снова обратилась Света к соседке, ткнув её пальцем в пятку, чтоб собралась, – вот ты говоришь, что полностью независима. Но, по-моему, открыть бар в престижном районе – это не то же самое, что открыть, к примеру, как ты сама сказала, киоск с мороженым.

– Ну а в чём вопрос – то?

– Откуда деньги и связи?

Рита была, казалось, удивлена.

– Ведь я объяснила, что занимаюсь сельским хозяйством!

– Так успешно?

– Конечно! Я ведь красивая.

– А лошадка у тебя есть?

– Да ты же вчера полночи на ней каталась!

Света допила кофе и пошла спать. Мюрат поскакал за ней. Рита, встав со стула, чуть приоткрыла окно, чтоб выпустить дым, и взялась за чайник. Но вдруг она что-то вспомнила.

– Светка!

– Что? – выглянула Света из коридора.

– Тамарке той сколько лет?

– Тридцать семь. Она из артисток самая старшая, если не считать ещё двух. У них есть своя гримёрка.

– Тридцать семь лет? Ты, значит, увидела мою задницу с целлюлитом?

– С песком, который из неё сыпался, – рассмеялась Света, – шучу, шучу! Тамарка по виду – твоя ровесница. Она тоже брюнетка с такими же проницательными глазищами. Ты зря, кстати, в блондинку красишься! Это делает тебя старше.

– Но мне и надо быть старше.

Тут позвонили в дверь. Света всполошилась – на ней были лишь трусы, футболка и шлёпанцы. Мюрат хищно навострил ушки.

– Ты кого-нибудь ждёшь? – поинтересовалась Рита.

– Нет! Никого не жду.

– Спроси, кто.

Света посмотрела в глазок. За дверью было темно. Можно было только понять, что там стоит женщина.

– Кто вам нужен?

– Мне нужна Света.

Света поспешно открыла дверь. Площадка была пуста.

Глава четвёртая

Корней Митрофанович выдумал для «Ромео и Джульетты» очень оригинальную мизансцену. Выглядела она так. Леди Капулетти и её дочка, то есть Тамара и Ася в маске, временно заменявшая здесь беременную Карину, взбегали на второй ярус сцены и там ложились ничком, сперва полуобнажившись. Кормилица, то есть Даша, сняв обувь, делала им массаж, голыми ногами топча их голые спины. При этом она держалась за цепи, свисавшие с потолка, и весело разговаривала с двумя госпожами. Они стонали и ойкали. Этот номер, вполне себе эротичный, нравился всем, кроме двух его горизонтальных участниц. Они устраивали скандалы, жалуясь, что у Даши – грубые пятки. Даша обиженно отвечала, что ей приходится много ходить пешком – не то что Макаровой, которая живёт рядышком, и Тамаре, которую всюду возит её любовник Артур. Тамару эти слова бесили, и справедливо – Артур её подвозил только от театра до метро, так как они жили в разных местах. Остальные девушки, осмотрев и ощупав Дашкины пятки, сошлись на том, что они – достаточно гладкие. Только секретарша директора, Вероника, встала на сторону жертв массажа. Тамару она терпеть не могла, но со второй жертвой дружила, и, плюс к тому, лебезила перед потенциальной жертвой – Кариной. Как бы то ни было, это дело для Дашки кончилось плохо.

Воскресным вечером шёл спектакль «Лесбиянки и проститутки». Он был поставлен по пьесе крайне бездарного драматурга, жена которого приходилась кумой директору. Публика на этот спектакль шла, поскольку он изобиловал понятно какими сценами, но актёры и режиссёр его ненавидели. Героинями пьесы были три проститутки, являвшиеся также и лесбиянками. Две из них обожали третью и, разумеется, живописно конфликтовали между собой. Этих двух играли Эля и Даша, третью – Тамара. Роль у неё была очень сложная. Приходилось петь акапелла – да не по-русски, а по-испански, изображать с Кремнёвым половой акт, бороться с маньяком и драть ремнём двух подружек – за то, что те ей небрежно сделали педикюр. Это всё Тамару бесило невероятно. За полчаса до спектакля она, будучи уже в гриме, отправилась к мужикам – попросить Кремнёва, чтоб он на сцене чулки с неё не снимал, поскольку она не побрила ноги. Идя, она в сотый раз повторяла слова проклятой испанской песни. Кроме Кремнёва, в гримёрке был Юрий Серафимович – пятидесятилетний актёр, который исполнял роль маньяка. Данная роль ему подходила – он обладал на редкость тяжёлым голосом и таким же тяжёлым взглядом. Когда Тамара вошла, Юрий Серафимович сидел в кресле, читая книгу. Кремнёв ходил взад-вперёд, о чём-то сосредоточенно думая.

– Но ведь Элька с Дашкой будут тебе ногти на ногах красить, – произнёс он, выслушав Тамару, – как с этим быть?

Тамара остолбенела на один миг. Потом рассмеялась.

– Ну, я и дура! – заверещала она, ударив себя ладонью по лбу, – это что такое? Ведь это клиника, Пашка! Самая настоящая клиника! Правда?