Последняя милость

— Это утро будет просто идеальным для игры. Посмотрите на небо! — Эм кивнула в сторону окна. Небо на востоке было нежнорозового цвета. — Ясное и холодное. Правда, ко второй половине дня мороз станет просто убийственным.

— Позвольте порекомендовать вам яичницу с колбасой, — появился возле их столика Филипп с блокнотом. — Мы покупаем колбасу на ферме месье Пажа.

— Она необыкновенно вкусная, — доверительно сообщила Гамашу Эм.

— Мадам?

— Я бы с удовольствием заказала колбасу, топ beau Philippe, но боюсь, что в моем возрасте такие завтраки уже противопоказаны. А бекон вам тоже по-прежнему поставляет месье Паж?

— Mais oui, мадам Лонгпре. Домашнего копчения. Лучший в Квебеке.

— Merveilleux. Какая роскошь! — Эм явно наслаждалась ситуацией. — Принесите мне яйцо-пашот, s’il vous plaît, на кусочке багета из булочной Сары и пару кусочков вашего замечательного бекона.

— А как насчет круассанов? — игриво поинтересовался Филипп. Дверь, соединяющая бистро с соседней булочной была открыта, и оттуда доносился восхитительный аромат свежей выпечки.

— Ну, разве что один.

— Месье?

Гамаш сделал заказ, и через считаные минуты перед ним уже оказалась тарелка с колбасой и французскими тостами. Кувшинчик с кленовым сиропом стоял у его локтя, а в центре стола, в окружении вазочек с домашними вареньями, исходила паром корзинка с горячими круассанами. Сидя у ярко пылающего камина, они с Эм с аппетитом ели, пили кофе и беседовали.

— Скажите, а что вы сами думаете о Сиси? — спросил Гамаш.

— На меня она произвела впечатление очень одинокого человека. Мне было жаль ее.

— Все описывают ее как эгоистичную, мелочную, зловредную и довольно глупую особу. Малоприятную во всех отношениях.

— Это правда. Сиси действительно была такой. Она была глубоко несчастным человеком и поэтому любила причинять страдания другим. С несчастными людьми часто так бывает, правда? Они не переносят вида чужого счастья.

— Тем не менее вы пригласили ее к себе домой.

Этот факт не давал ему покоя с тех самых пор, как Эм упомянула о нем во время прогулки. Но он хотел дождаться момента, когда сможет видеть выражение ее лица.

— Мне доводилось быть очень несчастной в своей жизни, старший инспектор, — спокойно сказала Эм. — А вам?

Это был не совсем тот ответ, которого ожидал Гамаш, тем не менее он кивнул.

— Я так и думала. Мне кажется, что люди, которые смогли пережить несчастье и остаться людьми, в ответе перед другими, которые нуждаются в помощи. Мы не можем позволить другим утонуть, если нам самим удалось выплыть.

Эм замолчала, и Гамаш некоторое время сидел, затаив дыхание.

— Я понимаю, мадам, и полностью с вами согласен, — наконец сказал он, не дождавшись продолжения. И мягко добавил: — Расскажите мне о вашем горе.

Некоторое время Эм молча смотрела ему в глаза. Потом она опустила руку в карман шерстяной кофты и достала оттуда упаковку бумажных носовых платков и еще кое-что. На стол между ними легла небольшая черно-белая фотография, очень старая и растрескавшаяся. Эм нежно провела по ней рукой..

— Это мой муж Гас и мой сын Дэвид.

На фотографии высокий мужчина обнимал за плечи долговязого длинноволосого юношу, почти мальчика. Ему явно не было и двадцати. На нем было пальто с широкими лацканами и широкий галстук. Машина, на фоне которой они стояли, тоже была широкой.

— Это произошло накануне Рождества семьдесят шестого года. Дэвид был скрипачом. Ну, честно говоря, он играл только одну вещь. Он услышал ее, будучи совсем крохой. Мы с Гасом как раз слушали ее, и Дэвид неожиданно бросил играть и подошел прямо к стойке, где стоял музыкальный центр. Потом он заставлял нас ставить эту запись снова и снова. И в конце концов попросил скрипку. Сначала мы подумали, что он шутит. Но он не шутил. Однажды я услышала, как в подвале он пытается на ней играть. Звуки были скрипучими и резкими, но мелодию он воспроизводил совершенно точно.

У Гамаша сжалось сердце.

— Дэвид сам научился играть эту вещь, — продолжала Эм. — Ему тогда было шесть лет. Мы пытались нанять ему учителя, но из этого ничего не вышло. Дэвид упорно отказывался играть что-либо другое. Он играл только одну-единственную вещь. Он был очень своевольным ребенком. Весь в отца. — Эм улыбнулась.

— А что именно он играл? — поинтересовался Гамаш.

— Скрипичный концерт Чайковского ре мажор.

Гамаш попытался вспомнить этот концерт, но не смог.

— Дэвид был совершенно нормальным подростком. Играл в хоккей, встречался с очень славной девочкой и собирался поступать в Монреальский университет на факультет лесоводства. Он был очень милым мальчиком, но в нем не было ничего исключительного, если не считать этого странного пристрастия к скрипичному концерту Чайковского.

Эмили закрыла глаза, и ее изящная кисть, покрытая голубыми прожилками вен, начала двигаться взад-вперед над столом, как будто водя невидимым смычком. Зал бистро заполнили призрачные звуки, которых Гамаш не мог слышать, но мог вообразить. И он знал, что Эм в этот момент слышит эту музыку так же ясно, как если бы она действительно звучала.