Последняя милость

Своя ноша не тянет, но облегчение Леон все-таки испытал. Когда, спустя несколько дней, за деревьями показалась, наконец, скала с заветной пещерой. Но облегчение то было, скорее, душевное. Как всякий раз, когда торопиться вроде уже не надо — некуда… до поры; когда дело почти сделано, а до желанного результата осталось несколько шагов. Непринужденных неторопливых шагов, как на прогулке.

С такими вот чувствами Леон и входил в пещеру. С торжеством — оттого, что удалось избавиться от преследования ведьмы и ее дружков. С ощущением душевной легкости. Ну и еще с предвкушением заслуженной награды, ожидавшей по возвращении в цитадель, к Первенцам.

— Лир! — выкрикнул охотник в темноту, — некромант! Где…

Не успел он закончить последнюю фразу, как призрак появился. Все в том же голубоватом холодном сиянии, что и при первой встрече.

— Ты?.. — начала призрачная фигура своим шелестящим голосом.

— Я принес останки, — Леон потряс мешком у себя в руке, и кости отозвались глухим постукиванием, — твои останки. Их ведь ты хотел получить?

— Свобода! — прошелестел призрачный голос, и полупрозрачная рука потянулась к мешку, как будто могла коснуться предметов чуждого ей мира — твердого, телесного.

Коснуться, может, и не могла… но что мешает призраку вселиться в собственные останки? Или подчинить их, как кости и трупы других мертвецов?

Понимая это, Леон на всякий случай отдернул руку с мешком, убрал ее за спину и сделал шаг назад. Более чем очевидный намек на то, что он готов в любой момент убраться из пещеры, оставив некроманта с носом. Но коль не убрался — значит не прочь заключить сделку.

Осталось выдвинуть условия.

— Подожди, — сказал охотник миролюбиво, но твердо, — сначала клятва. Ты должен поклясться на верность Братству Ночи… верно ему служить. Я знаю: вы… нежить, нечисть… есть у вас одна хорошая черта, которой так не хватает большинству живых. Клятвы даете хоть и с неохотой, но уж если дали — никогда не нарушаете.

— Клятва? — проговорил шелестящий голос, точно пробуя это слово на вкус, — мы… такие как я просто не можем ее нарушить. Именно клятву, не простое устное обещание, данное мимоходом. Она как заклинание… или как проклятье — связывает нас.

— Так или иначе, — с нетерпеливым напором произнес Леон и выжидающе замолчал, не окончив фразу.

— Да… за свое освобождение я готов принести клятву, — продолжал призрак, — только… причем тут какое-то Братство, о котором ты говоришь? Где оно? Я вижу одного тебя. Не знаю, какую роль сыграло это Братство в поиске останков, но принес-то их именно ты. И теперь только от тебя зависит, обрету ли я свободу или буду томиться здесь до конца времен. Так почему я должен клясться в верности какому-то Братству? Почему не могу наградить своей верностью… своей силой лично тебя?

Пока дух некроманта говорил, сияние вокруг призрачной фигуры ослабло, почти погасло. На несколько мгновений… но и их хватило, чтобы воздух в пещере, казалось, сгустился, сделавшись даже душнее прежнего.

А еще в эти мгновения… что-то вроде внутреннего голоса зазвучало в голове Леона. Или, скорее, в душе.

Ведь правда, подумал… или, правильнее будет сказать, подумалось Леону. Почему почти всю работу сделал он один… грязную работу в том числе — а плодами его трудов должно воспользоваться все Братство? Начиная с зеленого балбеса, которому нельзя доверить даже присмотр за пленницей, и заканчивая… ну, конечно же, этим сборищем старых перечников, именующих себя Первенцами. Вот они-то, Первенцы так называемые, и получат в свое распоряжение бессмертное существо, обладающее колдовской силой. И все выгоды от обладания им.

Но с какой стати ему, Леону, носить для этой кучки одряхлевших, много мнящих о себе, трутней каштаны из огня? Только за то, что они когда-то приютили маленького бродяжку и не дали умереть с голоду? Но если на то пошло, за годы пребывания в Братстве Леон давно уже отработал и кормежку свою, и кров. Неоднократно отработал! В противном случае давно бы вылетел за ворота, подгоняемый пинком — Братству Ночи не нужны нахлебники.

Да и не была жизнь в цитадели ни радостной, ни беззаботной. В детские годы — в том числе. Точнее, особенно в детские, а потом в юные годы. Как ни напрягал Леон память, ни одного радостного воспоминания о тех временах ему в голову не приходило. Зато мигом вспомнилось, как им помыкали и Старшие, и собственные сверстники — из тех, кто покрепче. Как сваливали на него работу, которую самим делать было либо тяжело, либо просто лень. Как скудно кормили. И как даже за эту кормежку время от времени доводилось подраться.

Зря, что ли Леона все чаще тянуло за ворота цитадели? В лес, который он обошел за свою жизнь от края до края, и теперь чуть ли не каждое дерево в нем знал. Рвался просто-таки в лес — с самых ранних лет. Как узник рвется из темницы.

И, если уж на то пошло, в тюрьме ведь тоже и кормят, и крышу над головой, какую ни на есть, предоставляют. Но что-то не слышал Леон, чтобы узники были сильно благодарны за это своим тюремщикам и были готовы ради них расшибиться в лепешку.