Последняя милость

И он принялся рассказывать о причудливых фантазиях Сиси и о том иллюзорном мире, который она сама себе создала. В лице супругов Морроу и их гостей он обрел благодарных слушателей. Гамаш говорил ровным, спокойным голосом, как будто пересказывал какую-то причудливую старинную легенду. А его друзья пили кофе, ели шоколадный торт, и в отблесках пламени камина он видел их расширенные от изумления глаза, которые с каждой минутой распахивались все больше по мере того, как они осознавали масштабы мистификации.

— Значит, Сиси была не той, за кого себя выдавала, — резюмировала Клара, когда он закончил. Она надеялась, что ее голос звучит не слишком ликующе. В конце концов, Сиси явно была сумасшедшей. Нехорошо радоваться чужому горю.

— Но почему она выбрала себе именно таких родителей? — Мирна кивнула головой в сторону телевизора.

— Не знаю. Может бьггь, у вас есть какие-нибудь предположения?

Все задумались.

— Вообще-то дети часто придумывают истории о том, что их усыновили или подменили. Или еще что-нибудь в этом роде, — сказала Мирна. — Даже счастливые дети проходят через это.

— Это правда, — подхватила Клара. — Я сама в детстве верила в то, что моя мать — королева Англии, которой пришлось отослать меня в колонию и отдать на воспитание людям незнатного происхождения. Каждый раз, когда раздавался звонок в дверь, я думала, что это она наконец-то приехала за мной.

Клара до сих пор помнила эту свою детскую фантазию. Она представляла себе, как на крыльце их скромного дома в монреальском квартале Нотр-Дам де Грас стоит королева Елизавета, а их соседи выглядывают из окон и, вытянув шеи, смотрят на ее корону и длинную пурпурную мантию. При этом в руках у королевы обязательно была сумочка. И Клара знала, что находится в этой сумочке. Ее фотография и билет на самолет в Англию.

— Но ты же это переросла, — сказал Питер.

— Да, — согласилась Клара, немного покривив душой. — Хотя на смену этой мечте пришли другие.

— Клара, милая, ты же не собираешься пересказывать нам свои гетеросексуальные фантазии? — с притворным испугом спросил Габри.

Клара улыбнулась, хотя на самом деле ее взрослые мечты не имели ничего общего с сексом.

— В этом-то и проблема, — сказал Гамаш. — Я согласен, что в детстве мы все создаем свой воображаемый мир, в котором представляем себя ковбоями и индейцами, космонавтами и путешественниками, принцами и принцессами.

— Хотите, расскажу, кем представлял себя я? — предложил Габри.

— Господи, отними у него дар речи! — взмолилась Руфь.

— Я представлял себя натуралом.

После этой простой, искренне сказанной фразы в гостиной ненадолго повисла неловкая тишина, которую первой нарушила Руфь.

— Я представляла себя знаменитой. И очень хорошенькой.

— Я представляла себя белой, — сказала Мирна. — И худой.

Питер хранил молчание. У него никогда не было детских фантазий. Все душевные силы уходили на то, чтобы как-то справляться с реальностью.

— А вы? — обратилась Руфь к Гамашу. — О чем мечтали вы?

— Я мечтал о том, что мне удалось спасти моих родителей, — ответил он, вспоминая, как ребенком забирался на диван, стоявший у окна гостиной, и, прижавшись щекой к шершавой обивке, смотрел в ночь. Даже сейчас, иногда, зимними вечерами, когда на дворе свирепствовал ветер, он вспоминал это ощущение прикосновения грубой ткани к своей щеке. Каждый раз, когда его родители где-то задерживались, он забирался на этот диван и вглядывался в даль, ожидая, когда окружающую темноту разрежет долгожданный свет фар. И однажды наступил вечер, когда он этого так и не дождался…

— У всех у нас были детские фантазии и мечты, — подвела итог Мирна. — В этом Сиси была не оригинальна.

— И все же есть одно очень существенное отличие, — сказал Гамаш. — Вы до сих пор хотите быть белой и худой?

Мирна искренне рассмеялась.

— Конечно, нет. Я теперь такого даже представить себе не могу.

— А вы? — Гамаш повернулся к Габри. — Вы хотели бы сейчас стать натуралом?

— Оливье меня бы убил.

— Вот видите. Раньше или позже, но со временем наши детские фантазии и мечты исчезают, и им на смену приходят другие. С Сиси все было по-другому. Она продолжала жить в созданном еще в детстве воображаемом мире. Причем погружение было настолько глубоким, что она даже взяла себе имя де Пуатье.

— Интересно, как ее звали на самом деле? — сказал Габри. — Кем были ее настоящие родители? Ей было под пятьдесят, правильно? Значит, ее родителям сейчас было бы около семидесяти. Примерно как тебе. — Он повернулся к Руфи, которая немного помолчала, а потом продекламировала:

Давно уж мать мертва, спит в городе далеком;
Но что ж покоя нет мне от ее души?

Слова показались Гамашу знакомыми.

— Это из вашей новой книги? — решил уточнить он.

— Это из стихотворения, — огрызнулась Руфь и закончила:

Лишь только смерть моя, пожалуй, нас рассудит,
Прощения раздав в пугающей тиши,
Или опять, как было, слишком поздно будет?