Последняя надежда. Шпионская сага. Книга 1

– О да, осознание себя в новом качестве потребует некоторого времени. Что поделать! – Доктор элегантно, словно дирижер, взмахнул холеными руками. – Это своеобразное искусство, которое требует определенной жертвы.

Привыкание шло трудно и болезненно. Воспоминания о прежней «мирной» жизни все время наплывали, усиливая и без того ощутимую душевную боль. Те м не менее привычка к самоконтролю не позволяла мне расслабиться настолько, чтобы забыть о предстоящих делах.

Главное, от чего невозможно было отмахнуться ни при каких обстоятельствах, – это неутихающая боль, связанная с мыслями о родителях, которым так и не суждено узнать, что стало с их единственным сыном. В свое время мой выбор пришелся им не по душе: работа профессионального следователя, да еще в КГБ, казалась им опасной и вызывала лишь постоянную тревогу. Мама преподавала сольфеджио в музыкальной школе неподалеку от дома, отец не мыслил жизни без своего МАДИ, где учил студентов сопромату. Узнав о моем направлении в КГБ, они очень расстроились. Мама плакала, отец пробовал меня отговаривать… Но в нашей семье уважали мнение друг друга, и родители приняли мой выбор, хотя я навсегда обрек их на постоянную тревогу за единственного сына. За себя то есть.

И как же они оказались правы! С получением извещения о моей смерти, что входило в мою легенду, жизнь бедных стариков наверняка потеряла и цель, и смысл. Когда дети хоронят родителей, это естественно, хотя всегда кажется, что они могли бы пожить еще немного. Но когда родители стоят у могил своих детей… это противоречит природе. Однако ни могилы, ни обстоятельств гибели, никаких человеческих подробностей, обычно остающихся в памяти родителей, переживших своих детей, – ничего этого не было у моих отца и матери.

Помню, мама когда-то сказала, что любит наш старенький дом потому, что так долго живет в нем, и за то, что и ее родители жили в нем. Чей теперь этот дом? Кто в нем живет? Всякий дом ценен благодаря истории жизни его обитателей. Дом жив, пока не прерывается цепочка поколений семьи. И вот по моей вине эта цепочка оборвалась. Я знал, что виноват перед ними, и вину мою не искупить, но понимал, что давно уже не принадлежу себе. Любой намек или случайно оставленный след, подтверждающий, что бывший агент КГБ Леонид Гардин жив, явился бы для меня претворением в жизнь смертного приговора как со стороны русских, так и американцев. Этот приговор я честно заработал, и страх разоблачения, ежеминутное ощущение возможного провала, неминуемо оказавшегося бы первым и последним, стали теперь моими постоянными спутниками.

Единственным связующим звеном с прошлой жизнью оставался Моссад. Я начал сотрудничать с израильскими спецслужбами, когда почувствовал, что вместо настоящей разведывательной деятельности занимаюсь непонятно чем. А в Израиле я стал настоящим разведчиком (по крайней мере, я так думал). Именно Моссад сказал «Нет!» всей моей прошлой жизни, и тогда я понял, что никогда не увижу родителей, и никогда больше не встречусь с любимой…

Вот о чем я размышлял, приходя в себя после операции. Примерно через месяц двое молодцов привезли меня на небольшую виллу в окрестностях Амстердама.

– Здесь тебе предстоит жить и готовиться.

– Готовиться к чему? – Я был мрачен, даже сердит.

– Надо полагать, к будущей жизни, но уже другого человека.

Видимо, я не производил слишком жизнерадостного впечатления, и, уходя, один из них уже от двери сказал:

– Впрочем, прости. Ты прав: это не входит в нашу компетенцию.

Так начался новый этап подготовки профессионального агента-одиночки: занятия всеми видами рукопашного боя, радио и компьютер, иностранные языки, работа с психологом. Из меня действительно лепили другого человека. Время проходило в напряжении, я был постоянно занят, но не лишен комфорта. Жил я на маленькой уютной вилле, в тишине, кормили вкусно. «Учителя» приходили на дом, а сам дом располагался на обширной территории, точнее, в выгороженной части леса, весьма способствующей прогулкам и раздумьям. Занятия шли на редкость эффективно. Уже через полгода, к собственному удивлению, я начал бегло болтать по-французски, по-немецки, по-арабски. Правда, с письмом дело обстояло сложнее. Но языковая подготовка на этом не заканчивалась.

Весь тот год я продолжал усиленно заниматься и отрабатывать легенду своей новой жизни. Отныне я – молодой американский еврей Йонатан Рош, который после гибели родителей в автокатастрофе решил уехать из Флориды, где жила моя семья, в Израиль. Поэтому, ко всему прочему, со мной работали над американским акцентом во всех языках, включая английский. Со временем я начал говорить на иврите и на русском, как говорят истинные американцы. Теперь вычислить мои славянские корни по произношению стало невозможно.