Последняя ночь на Извилистой реке

— То есть ты бы и сейчас предпочел вместо вкуснейших блюд из макарон лопать тушеную фасоль и гороховый суп? — спрашивал у своего давнего друга повар.

— Ну и обидчивый у тебя папочка, — отвечал на это Кетчум и снова подмигивал Дэнни.

Нередко это сопровождалось словечком «христозапор» — излюбленным ругательством лесоруба — и неизменным вопросом:

— Доминик, неужели ты такой обидчивый?

Да, это был апрель — время грязи и подъема воды в реке. Вода прибывала через открытый створ одного из шлюзов — Кетчум почему-то окрестил это явление «шпиндельной головкой» — скорее всего, через створ в восточной части Малого Даммерского пруда. Пора и так хлопотная, а тут еще этот юнец из Торонто ковырнулся. Они его и узнать-то как следует не успели.

Вода в Извилистой поднялась не только от растаявших снегов. Отчасти этому способствовали и сплавщики. На речках, впадавших в Извилистую, были построены плотины со створами. Весной створы открывались, и вода устремлялась в основное русло. Извилистая несла бревна балансовой древесины: те, что вмерзли в лед, и те, что сваливали вдоль берегов. Если створы открывались вскоре после таяния снегов, вода неслась с бешеной скоростью. Берега были просто размолочены движущимися бревнами.

Повар считал, что название реке дали неточное — изгибов на Извилистой было совсем мало. Всего два. Местами (особенно там, где она стекала с гор) река была прямой как стрела. Однако сплавщикам с избытком хватало и этих двух изгибов: весною они рисковали каждый день, проводя по ним заторы. Наиболее опасным считался изгиб, который находился ближе к Даммерским прудам. На обеих излучинах бревна приходилось проталкивать и направлять чуть ли не вручную. Зеленых юнцов вроде Эйнджела пускать в такие места на затор нельзя категорически.

Но Эйнджел погиб не там, а на сравнительно спокойном участке. Конечно, от бревен река вздыбливалась, однако течение в том месте было вполне умеренным. На излучинах скапливались такие громадные заторы, что их рушили динамитом. Доминик Бачагалупо в этом тоже как-то поучаствовал. На его кухне звенели, гремели и плясали кастрюли и сковородки, висевшая утварь раскачивалась подобно взбесившимся маятникам. В зале со столов сбросило сахарницы и бутылочки с кетчупом.

— Твой отец — никудышный рассказчик. Но подрывник он еще более никудышный, — резюмировал Кетчум, обращаясь к Дэнни.

За поселком Извилистая несла свои воды в реку Андроскоггин. Помимо реки Коннектикут главными сплавными артериями в северной части Нью-Гэмпшира были Аммонусак и Андроскоггин. Их обеих вполне оправданно называли реками-убийцами.

Впрочем, хватало и таких, кто утонул или был смертельно покалечен на достаточно коротком отрезке между Малым Даммерским прудом и поселком Извилистым, а также на других, спокойных участках. Эйнджел Поуп — не первый и уж конечно не последний.

Река рекой, но ведь люди гибли и на берегу. На той же лесопилке. А сколько лесорубов и сплавщиков в обоих поселках гибло в пьяных драках. Драки затевались в основном из-за женщин, которых на всех не хватало. Правда, Кетчум считал, что в Извилистом мало баров. В Париже их не было совсем, а все тамошние женщины являлись законными женами рабочих.

По мнению Кетчума, это обстоятельство и вынуждало мужчин каждый вечер тащиться по трелевочной дороге из Парижа в Извилистый.

— Нечего было строить мост через Филипс-Брук, — заявлял он.

— Вот видишь, Дэниел, Кетчум в очередной раз убедительно доказал, что рано или поздно прогресс нас всех погубит, — говорил своему сыну повар.

— Твой отец ошибается, — возражал Кетчум. — Еще раньше нас погубит католическое мышление. Итальянцы — католики, и вы с отцом, разумеется, тоже. Хотя вы не слишком чтобы итальянцы, да и католики не ахти. Я говорю о франкоканадцах. Вот пример католического мышления: у них столько детей, что впору давать номера, а не имена.

— Боже милосердный, — вздохнул Доминик Бачагалупо, качая головой.

— Это правда? — поинтересовался у Кетчума Дэн.

— А как ты думаешь, откуда возникло прозвище «Дюма-двадцатник»?

— Но у Ролана и Жоанны не двадцать детей! — не выдержал повар.

— Я же не говорю, что только у них, — возразил Кетчум. — Тогда почему этого коротышку называют «двадцатником»? Что, просто оговорка?

Доминик опять покачал головой.

— Что молчишь? — не отставал лесоруб.

— Я обещал матери Дэнни, что дам мальчику надлежащее образование, — сказал повар.

— Отлично. Я всего лишь пытаюсь помочь Дэнни с образованием, — парировал Кетчум.

— Помочь, — повторил повар, не переставая качать головой. — Твой лексикон, Кетчум…

Доминик хотел сказать что-то еще, но не сказал.

«Никудышный рассказчик и никудышный подрывник», — думал Дэнни об отце, вспоминая характеристики, выданные Кетчумом.

Мальчик горячо любил отца. Но даже он удивлялся отцовской привычке — не договаривать начатые фразы. Возможно, повар договаривал их, только не вслух.