Читаем Последняя ночь у Извилистой реки полностью

— Я бы не решился ударить медведя чугунной сковородой. Я думал, то был человек.

— А что бы ты сделал с медведем? — допытывался Дэнни.

— Попытался бы договориться с ним по-хорошему. Это с людьми в подобной ситуации не договоришься.

Что скрывалось за словами «в подобной ситуации», Дэнни мог только гадать. Возможно, отец и впрямь вообразил, что защищает свою любимую жену от опасного человека?

После того случая сковорода заняла особое место в доме повара. На ней больше не жарили. Доминик отдраил сковороду и повесил на стенку у себя в комнате. Огнестрельного оружия у повара не было, и сковорода превратилась в холодное оружие на случай нового вторжения (звериного или человеческого) в кухню.

Доминик считал, что огнестрельное оружие ему ни к чему. Когда он был мальчишкой, его нью-гэмпширские сверстники сходили с ума по охоте на оленей. Доминик был лишен этого развлечения по двум причинам: во-первых, из-за покалеченной ноги, а во-вторых, поскольку рос без отца. Здесь кое-кто из сплавщиков и рабочих лесопилки охотился на оленей. Они приносили повару добычу, тот разделывал туши и часть мяса оставлял себе. Так что в столовой время от времени подавались блюда из оленины. Доминик не был противником охоты, просто сам он не любил ни мясо оленя, ни оружие. Повар видел повторяющийся сон. Он и Дэнни рассказал о нем. Доминику снилось, будто его убивают во время сна в собственной постели. Когда он просыпался, в ушах все еще звенел звук выстрела.

Итак, Доминик Бачагалупо держал у себя в комнате чугунную сковороду. На кухне хватало самых разнообразных сковородок, но восьмидюймовая лучше всего подходила для самообороны. Даже Дэнни, приложив некоторые усилия, мог замахнуться ею. Сковороды двенадцатидюймовые и в одиннадцать с четвертью дюймов все же больше годились для жарки, а в качестве оружия были слишком тяжелы. Наверное, и Кетчуму было бы трудновато отбиваться ими от медведя или нахрапистого сплавщика.

В ночь после гибели Эйнджела Поупа под бревнами Дэнни Бачагалупо лежал у себя в комнате. Его комната находилась как раз над расхлябанной входной дверью. Она опять гремела на ветру. Помимо лязганья двери до ушей мальчишки долетал шум реки. Здание столовой стояло слишком близко к Извилистой, и голос реки звучал постоянно, если только она не была скована льдом. Скорее всего, Дэнни, как и отец, заснул слишком быстро и не услышал фырчания мотора. И свет фар не полоснул по окнам. Тот, кто сидел за рулем, умел ездить в кромешной тьме, ибо луна едва пробивалась сквозь облака. А может, водитель был просто пьян и забыл включить фары.

Дэнни показалось, что хлопнула наружная дверца. Земля, раскисавшая на дневном солнце, к ночи смерзалась и становилось твердой. А тут еще и снежок выпал. Дэнни засомневался: действительно ли он слышал звук хлопнувшей дверцы. Возможно, это ему приснилось. Но шаги снаружи дома были настоящими. Осторожными, крадущимися. «Наверное, медведь», — подумалось Дэнни.

У повара на дворе стоял мясной ларь. Крышка закрывалась на крепкий замок. Внутри хранилось молотое мясо для рагу, бекон и все остальное, что не влезало в холодильник. Вдруг медведь учуял мясо?

— Отец! — позвал мальчик.

Никакого ответа.

Медведю, как и людям, было трудновато открыть входную дверь. Дэнни слышал, как зверь царапает лапой и урчит.

— Отец! — снова крикнул Дэнни.

Повар тоже проснулся и сдернул со стены чугунную сковороду. Мальчишка выпрыгнул из постели. Как и отец, он спал в теплых кальсонах и носках. Но пол на втором этаже был очень холодным, и ноги зябли даже в носках. Повар и сын быстро спустились в кухню, едва освещенную запальниками газовой плиты. Доминик обеими руками сжимал ручку сковороды. Медведь (если это был медведь) к тому времени открыл входную дверь и всей грудью навалился на дверь-ширму. Пошатываясь, медведь вломился в кухню. В сумраке поблескивали его зубы.

— Угомонись, Стряпун. Это я, а не медведь, — сказал Кетчум.

Белая вспышка, которую Дэнни принял за блеск медвежьих зубов, оказалась новенькой гипсовой повязкой на правой руке сплавщика. Повязка была внушительной: от середины ладони почти до локтя.

— Простите, что напугал вас, парни, — добавил Кетчум.

— Закрой входную дверь, а то ты мне всю кухню выстудишь, — проворчал повар.

Сковороду он положил на нижнюю ступеньку лестницы. Кетчум не без труда пытался закрыть дверь левой рукой.

— Да ты еще и пьян, — поморщился Доминик.

— У меня только одна рука, Стряпун, и я, между прочим, не левша, — сказал на это Кетчум.

— Ты так и не протрезвел, — укоризненно покачал головой Доминик Бачагалупо.

— Думаю, ты помнишь, каково… после такого, — буркнул Кетчум.

Дэн помог ему закрыть входную дверь.

— Ты наверняка голоден, — сказал мальчик.

Рослый Кетчум левой рукой взъерошил ему волосы.

— Обойдусь без еды, — ответил сплавщик.

— Надо поесть. Это поможет тебе протрезветь, — возразил Доминик.

Повар открыл холодильник.

— У меня тут мясной рулет. Он и холодным идет неплохо. Могу полить яблочным соусом.

— Обойдусь без еды, — повторил сплавщик. — Стряпун, мне нужно, чтобы ты поехал со мной.

Перейти на страницу:

Все книги серии Иностранная литература. Современная классика

Время зверинца
Время зверинца

Впервые на русском — новейший роман недавнего лауреата Букеровской премии, видного британского писателя и колумниста, популярного телеведущего. Среди многочисленных наград Джейкобсона — премия имени Вудхауза, присуждаемая за лучшее юмористическое произведение; когда же критики называли его «английским Филипом Ротом», он отвечал: «Нет, я еврейская Джейн Остин». Итак, познакомьтесь с Гаем Эйблманом. Он без памяти влюблен в свою жену Ванессу, темпераментную рыжеволосую красавицу, но также испытывает глубокие чувства к ее эффектной матери, Поппи. Ванесса и Поппи не похожи на дочь с матерью — скорее уж на сестер. Они беспощадно смущают покой Гая, вдохновляя его на сотни рискованных историй, но мешая зафиксировать их на бумаге. Ведь Гай — писатель, автор культового романа «Мартышкин блуд». Писатель в мире, в котором привычка читать отмирает, издатели кончают с собой, а литературные агенты прячутся от своих же клиентов. Но даже если, как говорят, литература мертва, страсть жива как никогда — и Гай сполна познает ее цену…

Говард Джейкобсон

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Современная проза
Последний самурай
Последний самурай

Первый великий роман нового века — в великолепном новом переводе. Самый неожиданный в истории современного книгоиздания международный бестселлер, переведенный на десятки языков.Сибилла — мать-одиночка; все в ее роду были нереализовавшимися гениями. У Сибиллы крайне своеобразный подход к воспитанию сына, Людо: в три года он с ее помощью начинает осваивать пианино, а в четыре — греческий язык, и вот уже он читает Гомера, наматывая бесконечные круги по Кольцевой линии лондонского метрополитена. Ребенку, растущему без отца, необходим какой-нибудь образец мужского пола для подражания, а лучше сразу несколько, — и вот Людо раз за разом пересматривает «Семь самураев», примеряя эпизоды шедевра Куросавы на различные ситуации собственной жизни. Пока Сибилла, чтобы свести концы с концами, перепечатывает старые выпуски «Ежемесячника свиноводов», или «Справочника по разведению горностаев», или «Мелоди мейкера», Людо осваивает иврит, арабский и японский, а также аэродинамику, физику твердого тела и повадки съедобных насекомых. Все это может пригодиться, если только Людо убедит мать: он достаточно повзрослел, чтобы узнать имя своего отца…

Хелен Девитт

Современная русская и зарубежная проза
Секрет каллиграфа
Секрет каллиграфа

Есть истории, подобные маленькому зернышку, из которого вырастает огромное дерево с причудливо переплетенными ветвями, напоминающими арабскую вязь.Каллиграфия — божественный дар, но это искусство смиренных. Лишь перед кроткими отворяются врата ее последней тайны.Эта история о знаменитом каллиграфе, который считал, что каллиграфия есть искусство запечатлеть радость жизни лишь черной и белой краской, создать ее образ на чистом листе бумаги. О богатом и развратном клиенте знаменитого каллиграфа. О Нуре, чья жизнь от невыносимого одиночества пропиталась горечью. Об ученике каллиграфа, для которого любовь всегда была религией и верой.Но любовь — двуликая богиня. Она освобождает и порабощает одновременно. Для каллиграфа божество — это буква, и ради нее стоит пожертвовать любовью. Для богача Назри любовь — лишь служанка для удовлетворения его прихотей. Для Нуры, жены каллиграфа, любовь помогает разрушить все преграды и дарит освобождение. А Салман, ученик каллиграфа, по велению души следует за любовью, куда бы ни шел ее караван.Впервые на русском языке!

Рафик Шами

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Современная проза
Пир Джона Сатурналла
Пир Джона Сатурналла

Первый за двенадцать лет роман от автора знаменитых интеллектуальных бестселлеров «Словарь Ламприера», «Носорог для Папы Римского» и «В обличье вепря» — впервые на русском!Эта книга — подлинный пир для чувств, не историческая реконструкция, но живое чудо, яркостью описаний не уступающее «Парфюмеру» Патрика Зюскинда. Это история сироты, который поступает в услужение на кухню в огромной древней усадьбе, а затем становится самым знаменитым поваром своего времени. Это разворачивающаяся в тени древней легенды история невозможной любви, над которой не властны сословные различия, война или революция. Ведь первое задание, которое получает Джон Сатурналл, не поваренок, но уже повар, кажется совершенно невыполнимым: проявив чудеса кулинарного искусства, заставить леди Лукрецию прекратить голодовку…

Лоуренс Норфолк

Проза / Историческая проза

Похожие книги