Последняя ночь у Извилистой реки

— Влюбленные всегда говорят друг другу разные слова… ты это сам знаешь, Дэнни… слова, чтоб обоим было хорошо, даже когда им совсем скверно… или когда им и не должно быть хорошо. Влюбленная пара придумывает свои правила, живет по ним и думает, что правила эти — надежные. Такие же надежные, как другие человеческие правила. Надеюсь, ты понимаешь, о чем я.

— Честно говоря, нет, — признался Дэнни.

Он едва узнавал дорогу в бывший поселок Извилистый. Дожди и талые воды давным-давно смыли и песок, и гравий, и теперь каменистую почву покрывали пятна лишайников и болотный мох. Только на левом повороте, ведущем к бывшему зданию столовой, еще оставалось что-то от прежней дороги. Кетчум свернул туда.

— До твоей матери, Дэнни, я всегда дотрагивался только левой рукой. И никогда правой. Правой я трогал других женщин, — сказал Кетчум.

— Остановитесь! — закричала Кармелла.

(Хоть без «боже мой», и на том спасибо. Кармелла не знала Кетчума: если он начал, ей придется выслушать все.)

— Это было нашим первым правилом — я был у Рози любовником левой руки. Моя левая рука принадлежала ей, Рози. Поэтому для меня эта рука была главной. И левая рука — левая рука была помягче и понежнее, чем все остальное во мне.

«Ты прав, — думал Дэнни. — Левой рукой ты наносил меньше ударов, и указательный палец твоей левой руки никогда не нажимал на спусковой крючок».

— Понимаю, — сказал писатель вслух.

— Пожалуйста, остановитесь, — взмолилась Кармелла.

(Дэнни только сейчас сообразил, что Кармелла потрясена не историей Кетчума. Ее просто доконали тряская дорога и стойкое медвежье зловоние, и теперь она просила остановить пикап.)

— Ты упомянул о настоящих ошибках. Так что за ошибку совершила твоя левая рука? — спросил Дэнни.

Пикап уже поднимался на холм, где когда-то стояла столовая. Машина вздрагивала: казалось, ее сейчас тоже начнет тошнить. А внизу расстилалась обманчиво спокойная прибрежная полоса. За полосой блестела излучина реки: то самое место, где Рози и Эйнджел ушли под воду. Кармелле не терпелось увидеть воду. Дэнни шокировало, что на месте их тогдашнего жилища ничего нет. Даже нескольких сгнивших досок не осталось. А с холма, откуда он когда-то смотрел на кривые улочки и крыши Извилистого, открывался вид на покрытое кустарником пространство.

— Ошибка? Да это была непростительная оплошность с моей стороны! Нарушение нашего первого правила! Но когда нас троих понесло на лед, мы были отчаянно пьяны. Дэнни, знаешь, до чего мы были пьяны?

— Знаю. Джейн рассказывала.

— Я сказал… думаю, я все-таки сказал это Рози: «Дай мне руку». Клянусь, я говорил ей это. Но я был пьян. Жутко пьян. Я забыл все правила и протянул ей правую руку. В левой я нес твоего отца. Ему тоже захотелось покружиться по льду. Я опустил его на лед.

Наконец Кетчум остановил пикап. Кармелла тут же открыла дверцу. Бедная женщина даже не успела вылезти — ее начало выворачивать в траву. Кармеллу рвало все время, пока Дэнни разглядывал обрушившуюся трубу столовой. Там, где у повара когда-то была печь для пиццы, сохранилось два-три фута щербатых кирпичей.

— Но твоя мать знала наши правила, — продолжал Кетчум. — Рози мне сказала: «Не ту руку — это неправильная рука». И стала удаляться от меня. Она не взяла мою руку. А тут еще твой отец поскользнулся, и мне пришлось везти его по льду, как санки. Я хотел увести твою мать к берегу, но не мог. Она не желала держаться за мою правую руку. Понимаешь?

— Понимаю, — ответил Дэнни.

Писатель думал о том, что в такую минуту у его матери должен был бы сработать инстинкт самосохранения. Но ведь она была пьяна и, наверное, потому вела себя еще упрямее, чем в трезвом состоянии. Правила были для нее важнее. А расстояние между нею и Кетчумом все увеличивалось и вдруг стало непреодолимым. Это случилось в тот момент, когда лавина бревен из Даммерского пруда выкатилась на лед, стремительно набирая скорость.

Кармелла стояла на коленях, словно молилась. Чувствовалось, она потрясена панорамой реки Извилистой, отнявшей ее любимого Анджелу. Но место было очень красивым. Неудивительно, почему повару хотелось, чтобы столовая стояла здесь, на холме.

— Кетчум, не вздумай лишать себя левой руки, — сказал Дэнни.

— Мистер Кетчум, прошу вас, не надо, — умоляюще добавила Кармелла.

— Там видно будет, — уклончиво ответил Кетчум.

В тот год, когда он спалил заброшенный поселок Извилистый, Кетчум приехал на место бывшей столовой с мотыгой и семенами. Стояла поздняя осень. Он не собирался рыхлить землю на остальной территории сгоревшего поселка, но возле пепелища столовой Кетчум, как заботливый огородник, взрыхлил все, тщательно перемешал землю с пеплом и разбросал семена трав. Он намеренно выбрал день накануне дождя. Дождь обильно полил холм, а вскоре наступила зима, и семена трав накрыло снегом. Весной холм дружно зазеленел. Дальше травы размножались уже самостоятельно. Их никто не косил, и они были густыми и волнистыми.