Последняя охота

Тихо, так тихо было целый день на заводе, словно все повымерли. Ни голоса, ни смеха не слышно. Даже собаки лежат молча, будто брехать разучились.

— Эй, бабочки! Кто ожмурился? По ком траур? Чего языки в задницы затырили? Подумаешь, гнида слинял! Я еще средь вас имеюсь! Молодой и красивый, как солнышко! Хиляйте шустрей ко мне! Хоть скопом, хоть по одной — всех согрею! Не стесняйтесь! Покуда не все у вас поотморозилось и у меня еще живое, налетай! — вошел Влас в цех.

— Да не ори ты! Чего завелся? Солнышко выискалось! Лучше чайку приготовь на всех! — отозвалась Анна.

— Да разве чаем надо греться? Эх, тундра! Я о другом тепле! Его в стакан не положишь! — Увидел Лидию рядом с Михаилом, тот напряженно следил за Власом. — Ну что, лягавый? Слинял твой кент! Давай ко мне клейся в кореши! Забей на все, вместе с бабочками докантуемся до конца условки — и алю-улю! Тоже на материк ласты сделаем. Так и быть, возьму тебя в свою «малину» сявкой. Поначалу на шухере подержу, потом сам шухарилой станешь! Чего мурло воротишь? Не по вкусу шестерить? Враз в паханы хочешь? Не пролезет. Вон я сколько ходок с твоей помощью отмотал, пока меня фартовые признали!

— Влас! Хиляй хавать! — передразнила Меченого Анна, выглянув из бытовки.

Тот, услышав родное обращение, бегом к бабе кинулся:

— Ты ж моя козочка щипаная! Это же надо! По фене затрехала цыпочка! — Хотел лапнуть бабу, но та успела отскочить, хохоча.

— Сгинь, хорек!

Власу досадно стало. «Дамира небось лизали хором. А я хорек?» Мигом испортилось настроение.

Весь этот вечер он писал письмо пахану. Поначалу долго спорил с собой: «Конечно, на воле без «бабок» не продышать. То ежу понятно, но если не адвокат, сколько мне ждать свободы? Пусть пошевелится Шкворень и достанет такого, который сумеет меня отсюда вынуть. Когда выйду, свое наверстаю. Сумели же стукачу найти защитника! Пусть пахан рогами пошевелит для меня. А то, гад, совсем клопа не давит…»

Влас сел к столу, взялся за письмо:

«Давно от тебя не получал вестей. Ты что там ожмурился? Чего «банан» не чешешь иль посеял, что в ходке я приморенный! И секи! Сегодня с условки отпустили стукача. На волю, совсем! Родня сняла адвоката, у которого «башня» варит. Тот такие ксивы наклепал гниде, я офонарел, в натуре! Клянусь волей, того ферта-защитника нашмонать стоит, коль сумел из пидераса-стукача изобразить нормального фраера. Тот и сам не считал себя таким. Неужель я хуже этого мудака, Дамира? Достань для меня того адвоката! Дай ему башлей из моей доли. А когда меня достанет с условки, все ему отдай. Дошло? Ну нет больше сил! В глуши этой вовсе одичаю! Скоро шерстью обрасту! Иль у тебя в «малине» до хрена кентов тусуется, что про меня мозги просрал? Легко ли мне канать здесь, под боком у лягавого? Да не бухти! Все заметано! Смываясь, урою его! Это как два пальца! А пока пошустри для меня. Выйду — отбашляю! Клянусь волей…»

Влас отправил письмо в посылке с рыбой, чтобы докучливая цензура не пронюхала о содержании. Узнал от Сашки, что посылку его мать обшила материей, как сам Влас просил, и тут же не мешкая отправил ее по адресу.

Условник знал, что в самом лучшем случае ответ получит не раньше чем через месяц или полтора. Меченый понимал, что Шкворень не искал ему адвоката за свои кровные. Да и долю Власа из кубышки не мог тронуть без согласия. «Теперь освободил клешни. Ну, попробуй не нашмонай! Возникну — самого урою! На зону грев совсем жидкий посылал. Зажался паскуда? Сам на воле! А кого подставил? Лягавого! Тот ни хрена не волокет, как оказался за запреткой, и никто ему не расколется. Так и откинется, не врубившись, а мне опаскудело ему мозги мылить. Прикончу мусорягу за себя! За свое! А то он блеет про жестокость друга, который подсадил его в тюрягу! Тот кент не одного свалил. И дело не в причине. Бабки помогли, не устоял. А кто друг? Он на то и есть, чтобы продать тебя подороже! Не продают лишь фартовые своих кентов, потому что жизнью и смертью связаны. Такое ничто не порвет. А фраерам до этого не допереть. Ведь мусорило всерьез верит, что я его в нашу «малину» клею! Эх, лопух! Да кому ты там сдался? Кто тебя в хазу живьем поведет, покажет кентам? Они ж враз любого лягавого уроют. Без схода, на своей разборке. Тем более тебя! Куда там до фартовых? Стремачи в клочья пустят. У них к тебе свои счеты. Что толку выйти с условки на волю лягашу, за которым «хвост» пойдет тут же! Замокрят в первой подворотне, перднуть не успеешь. А на долгожданной воле и ночи не проспишь. Покуда канал в ментах, на казенных колесах мотался. Пушку имел. А теперь? Шпана клешнями раздерет, едва возникнешь в городе. Уроют. Может, и не сразу. Вначале, как в ментовке, покуражатся. Не-ет, петушить побрезгуют, но «розочку» в задницу загонят. Ох, и мучительная, больная эта штука, отбитая со дна бутылка. Попробуй выдави такую из себя! Только с потрохами исколотыми, порезанными. Вместе с душой выскочит. Никто не спасет падлу!» Влас услышал, как вернулся Михаил от Лидии. Прошел к столу, в постель не спешил.