Последняя охота

«Вот так мне и надо, дураку! Вырастил змееныша. Ему мать жаль! А если б меня убили, даже на поминки не пришел бы!» — отвернулся Дамир спиной ко всем находившимся неподалеку.

Вдруг услышал у самого плеча:

— Я не смогу тебя простить! Тебя она не устраивала, а для меня была матерью. Самой лучшей на свете! Ты не только ее убил, отнял единственного родного человека!

— А разве я — чужой? — со злобой глянул на сына.

— С того момента, как убил, не просто чужой, ты — мой враг. Знай, тебя на воле никто не ждет. Я отказываюсь от отца, который осиротил. Ты всегда был палачом в семье, чужим и лишним…

Он даже не дождался приговора, ушел, сутулясь, опустив голову, не оглядываясь.

Дамир понял, сын не простит, и осознал, что, если доживет до освобождения, Алешка его все равно не примет. Именно поэтому все деньги, которые он зарабатывал в зоне, попросил зачислять на счет. «Какую-нибудь халупу куплю. Да и там, дома, имеется книжка, сниму с нее и заживу. Сын пусть сам по себе жилье находит. Коль скоро ему врагом стал, зачем под одной крышей жить?»

И все же где-то в глубине души Дамир надеялся, что Алешка повзрослеет и, став мужчиной, изменит свое отношение к отцу, напишет письмо. Но шли месяцы, годы томительного ожидания, от Алешки — ни одной короткой весточки, и Дамир смирился, перестал ждать. И вдруг письмо…

Дамир трясущимися руками достает листы, сплошь исписанные знакомым почерком. Он был готов расцеловать каждую букву, ведь это написал Алешка. Пусть ругается, но не выдержал, написал, значит, помнит. Коли так, не совсем один остался на земле. Кто-то ждет, кому-то нужен.

«Я очень долго не писал тебе. Пожалуй, это молчание не делает чести никому. Каков бы ты ни был, ты — мой отец и останешься им на всю жизнь, как бы мы с тобой ни относились друг к другу и случившемуся. Мне очень больно вспоминать, но мы обязаны перешагнуть через горе, чтобы жить на земле людьми. Я понял, что озлобление лишь мешает, и мне надо переломить себя, чтобы терпимо отнестись к тебе. Сумею ли простить? Пока я не уверен и не смогу ответить определенно.

Коротко сообщу о себе. Я закончил политехнический институт. Мне здорово помогли твои сестры — мои тетки. Теперь работаю на заводе инженером. Я женат, и у меня есть сын, двухлетний Ромка. Он, как назло, очень похож на тебя. Мы бесконечно любим своего малыша. Он тычет пальцем в твое фото и говорит: «Дед». Нам с женой поневоле придется простить тебя, потому что в доме растет твоя копия.

Кстати! Дом мы отремонтировали, пристроили к нему трехстенок и обложили кирпичом. Провели газ и воду, даже канализацию. Имеется и телефон. Теперь в доме уютно и просторно. Ромка любит гулять во дворе. Он знает в нем каждый уголок и обожает прятаться под крыльцом.

Да! Чуть не забыл! Соседний дом, где жили воры, давно снесли. Там, где он стоял, проложили дорогу, и о мрачном прошлом ничто не напоминает.

И еще! Я слышал, что к приближающейся круглой дате Победы ожидается большая амнистия. Тебе на нее рассчитывать не приходится, а вот прошение о помиловании, как нам кажется, подать стоит. Может, примут во внимание твой возраст, прежние заслуги, первую судимость, ну и другое, ты сам знаешь, на что сослаться. Может, смягчат наказание, а повезет, так и совсем отпустят. Ведь ты хоть и преступник, но не рецидивист и государству ущерба не причинил, лишь себе и мне… Но это не исправить сроком.

Короче, как сам понимаешь, поднатужься и постарайся над прошением. Тебе есть куда и к кому вернуться. Напиши нам. Твой Алексей».

В конце стояла дата двухмесячной давности.

Дамир перечитывал письмо сына не меньше десятка раз. Он спрятал его в самый глубокий нагрудный карман, чтоб не потерять, но постоянно вытаскивал его и перечитывал заново. Забыл о еде и сне. Дамир даже к столу не подошел, когда появился Смирнов. Его впервые не увидел, дышал своей радостью. Лицо Дамира бороздила улыбка. «Сын воротился ко мне. Отцом назвал заново. Признал из-за Ромки. Я ж нынче дед!» Мужик делился радостью с каждым встречным.

— Дамира теперь тоже на воле ждут. Сын письмо прислал. Простил его. Даже зовет к себе насовсем после освобождения, — сказали зэки Михаилу Смирнову.

Тот оглянулся на стукача, Дамир, сосредоточенно сморщив лоб, что-то писал. Следователь рассмеялся:

— Ответ сыну строчит!

А может, прошение о помиловании? — предположили мужики.

— Помоги ему! — попросили Смирнова.

— Этот в моей помощи не нуждается. Сам все ходы знает. И если нужно, найдет, что сочинить, чем разжалобить. Мне его учить нечему, — отмахнулся равнодушно.

Дамир не слышал, да и посмеялся б над предложенным. Кто, как не он сам, должен ответить на письмо сына.