Последняя охота

А жаль, что не предупредила, – сейчас бы дома сидела, в холе и неге. А тут из-за этих проклятых денег валяется на пыльном асфальте где-то на окраине Москвы. И что самое обидное – это при четырехстах тысячах евро! Обалдеть можно от такой суммы и от такой нелепости.

Проезжавшая мимо машина – хотя сказать «проезжавшая» значило бы польстить ей, машина медленно ползла вдоль обочины – остановилась напротив девушки. Пыльное стекло с некоторым скрипом съехало вниз, и из старенькой «Ауди» высунулась бритая мужская голова. Лысина ярко сверкала на солнце.

– Гля, Синий, телка кочурится. – Голос субъекта по проценту содержащегося в нем интеллекта ставил его на уровень героев бандитских боевиков. – Совсем копыта бросает.

– Че, клевая телка? – к созерцанию Юлии присоединилась еще одна лысина. – Да ну, чумная какая-то! Поехали!

– Да не, глянь, браслетка какая! Понтовая! Золото, как пить дать!

– В натуре, золото. Грамм десять будет, да еще и цепка, наверное, есть! А с виду такая стремная телка!

Стекло поехало вверх. Дверцы салона распахнулись, на свет белый вышли две горы мускулов в черных кожаных жилетках, надетых на голое тело, с массивными серебряными цепями на толстых шеях и в шипастых перчатках без пальцев. Черная «Ауди» выглядела под стать хозяевам – она была нестандартной. Изукрашена покорябанными кое-где всполохами огня, скалящимся черепом на бампере и прочими панковскими радостями. Судя по толстому слою пыли на поверхности машины, ее не мыли из принципа. Вызвал недоумение христианский крест, прикрепленный точно по верхнему центру лобового стекла. Веселый череп, нарисованный на капоте, напоминал вторую ипостась строгого лика Христа, что не сразу бросалось в глаза, но, бросившись, застывало в памяти увидевшего надолго.

– Слышь, чувиха, ты кто? – Первая лысина склонилась над Юлией, бросая своей массивной фигурой тень на ее лицо.

Девушка бессильно простонала. Спекшиеся губы тщетно жаждали влаги, от яркого солнца немилосердно слезились глаза.

– Слышь, Корявый, по-моему, ее колбасит не по-детски. Гля на вены – исколоты. Наркоша!

– Да-а, Синий, чувиха – явно заблудшая душа. Надо ее вернуть на путь истинный.

– Че, к Светлому повезем? – Синий озабоченно поцокал языком. – Он сейчас очищается. И еще долго будет чиститься! Это я знаю, как и то, что он разорется как ненормальный, если мы привезем ее без спроса.

– Тады к Непорочной. Ей чиститься не от чего! Она всех принимает – и эту примет.

– А браслет? – Синему явно приглянулся изящный золотой браслет, блестевший на тонком запястье девушки. – Ей оставим?

– Слышь, брат, – сурово сказал Корявый и смачно сплюнул. – Оставь материальные помыслы, очистись, не то, в натуре, будет тебе геенна огненная в конце пути жизненного, бля буду! Чувиха, видать, совсем пропащая, однако феньку-то не толкнула барыге – значит, че-то она для нее значит! Значит, она еще душу не потеряла.

– Слышь, Корявый, это все круто, философия твоя мне понятна, но Светлый же разорется, что мы в общину левую телку затащили?

– Он сам учил – приобщать заблудших к Свету. Значит, все реально делаем! Не бойся, брат, все будет Светом! Положись на это, как его? – внутреннее самосознание. Оно туфту гнать не станет!

Корявый легко подхватил девушку на руки, осторожно разместил на заднем сиденье, и «Ауди» вскоре укатила, оставив о себе напоминание в виде клубов дорожной пыли, долго оседавшей в расплавленном воздухе московского переулка.

* * *

– Девушка, простите, ради бога! Не знал, ей-богу, не знал, что он – преступник! Думал, вы – рэкетирша, трясете бедных школьников.

– Рэкетиры вымерли давно, – хмуро заметила я. – Или в депутаты пошли. Их в природе-то в чистом виде не осталось.

– Ничего не вымерли! У меня недавно младшего брата ограбили как раз в этом переходе. Сотовый отняли, деньги карманные. Да ладно б деньги, не в деньгах счастье, избили ведь, суки. Димка два дня встать не мог. Я только и мечтал этих негодяев найти! Но извините, попутался, ей-богу, простите!

Молодой придурковатый парень моих лет с рыжей бородкой семинариста, которую он беспрестанно пощупывал, сидел на табуретке возле дивана и извинялся уже целых пять минут. Предмет извинений – я – лежала перед его глазами на диване, несчастная и страдающая, с куском льда, завернутым в полотенце, на голове. От удара этого «помощника» на моем темени вскочила гигантская шишка, которая болела немилосердно и вызывала у меня зубовный скрежет – ненавижу временную нетрудоспособность. Долговременную, впрочем, тоже. Но последняя легче переносится в силу привыкания.

Я открыла глаза (с трудом) и посмотрела на виноватое выражение лица этого рыжего придурка. Надо же, а! Ведь в руках была добыча, допросили бы пацана, и одной проблемой стало бы меньше. Угораздило же этого пентюха вмешаться!

Пентюх чувствовал свою вину и заслуженно страдал. Это принесло мне небольшое моральное удовлетворение – шишка заживет, а муки совести будут преследовать его вечно. Ну, по крайней мере, неделю.