Последняя охота. Рассказы

В лёнькиной памяти сохранились самые ранние детские воспоминания о том, как, приезжая с охоты или рыбалки, отец, заядлый и удачливый промысловик, привозил добычу, очень нужную семье в те не очень сытые едва послевоенные времена. Мамка терпеливо и старательно, вся то в чешуе, то в перьях, чистила пойманную рыбу и ощипывала битую дичь, которой порой бывало изрядное количество, запасаясь продуктами впрок, отец помогал ей в особо трудных случаях. А для младшенького сынишки у него из поездки всегда бывали припасены, как он их называл, гостинчики от зайчика либо от лисички. Это были замечательные гостинчики: очень вкусные кусочки хлебушка с ещё более вкусными кусочками колбаски или ещё чего-то, уж не вспомнить чего, что там готовили для него эти славные зверушки.

Лёнька в то время находился в весьма нежном возрасте, и любимым его литературным произведением было повествование о том, как лиса выгнала зайца из тёплой лубяной избушки, оставив ему взамен свою ледяную. Родители, читавшие сказку, с умилением наблюдали, как каждый раз он горько плакал, переживая за бедного зайчика, оставшегося без своего жилья, но гостинцы, привозимые с охоты, принимал с удовольствием от обоих персонажей.

От отца, возвращавшегося из добычливой молодецкой поездки в неведомые дали, всегда пахло дымом, чем-то ещё особенным недомашним, романтикой походной пахло и удовлетворённым человеческим азартом. Добычи, привозимой им с друзьями, бывало иной случай очень много, и мальчонке-карапузу не раз случалось участвовать в непростом процессе её дележа. Весь рыбацкий улов вываливали из мокрых мешков на земляной пол в отцовой столярной мастерской, что была на нижнем полуэтаже дома, ну и любопытный мальчуган всегда оказывался тут как тут со всеми рядом, интересуясь, как какая рыбка называется, и восхищаясь её изобилием.

– Рыбаком будет, – подхваливали пацана отцовы друзья.

Улов сообща раскидывали на одинаковые кучки, которые бывали мальчишке когда выше колена, а когда и по пояс, в каждой из них оказывались и краснопёрка с жерехом, и лещи с судаками, нередко попадались большущие сомы с сазанами, помещавшиеся в мешок лишь пара-тройка штук. Когда вся рыба бывала разделена на равные доли, отец командовал, обращаясь к Лёньке:

– Ну-ка, сынок, отвернись, – а когда тот поворачивался лицом к входной двери, спрашивал, указывая пальцем на одну из долей, – это кому?

– Дяде Серёже! – весело кричал малец.

– А это? – переводил он палец дальше.

– Дяде Саше!

– А это кому?

– Нам!..

Обильной бывала добыча и в охотничий сезон, осенью и в начале зимы. Убитую на охоте дичь охотники успевали распределить между собой, как правило, ещё на месте промысла, у камышей, не отходя, как говорится, от кассы.

– Славно в этот раз поохотились, – приговаривал, бывало, отец, выкладывая во всю длину столярного верстака уток, лысух, чирков и прочую птичью водоплавающую разность, привезённую домой.

Для обеспечения рыбацко-охотничьего промысла плавсредствами он, плотник по роду деятельности, строил прямо во дворе возле дома лодки, обычные нормальные деревянные лодки с вёслами, уключинами и длинным шестом, которые почему-то называл непонятным словом «каюк». На лёнькин вопрос, почему он так называет лодочку, отвечал:

– А потому, сынок, что если в ней перевернёшься, то тебе каюк!

Зачем нужна такая лодочка, которая переворачивается, думалось тогда ребёнку, и что такое каюк, всё равно было непонятно…

Не для продажи, понятно, он их строил, в те годы такое изделие было невозможно продать, лодки предназначались, как уже говорилось, исключительно для его личных совместно с друзьями-товарищами нужд. Была в те годы у них компания добычливых смелых мужчин, где каждый делал что-то нужное для общего предприятия: у одного была машина «газик», незаменимый в промысловом деле вездеход, другой хорошо знал охотничьи места и водил знакомство с охотинспекцией и рыбоохраной, третий ещё чем-то важным занимался, а вот отец строил лодки, которые потом всей компанией отвозили на место за несколько десятков километров от города на берег безлюдного залива в устье реки, впадавшей здесь в море, и прятали в безграничных прибрежных камышовых зарослях. Приезжая на берег в очередной раз, находили в укромном месте свой каюк, выталкивались на нём через камыш с помощью шеста на чистую воду и ставили на ночь сети – конечно же сети, баловство с удочками здесь не признавалось – с него же делали засидки утром и вечером на дичь, на нём и собирали убитую добычу.

По понятным причинам в лёнькиной семье имел место ярко выраженный охотничий культ, в большом почёте была на столе жареная и тушёная дичина, чистка отцом охотничьего оружия привлекала всеобщее внимание, а за зарядкой патронов дети наблюдали, как заворожённые. Со временем старший брат подрос и стал ездить с отцом на охоту, ему там доводилось стрелять из отцовой двустволки, покуда для приобретения своей и получения охотничьего билета не подоспел возраст.