Последняя охота

— Поздно, теперь уж ни к чему. Не мешай сама себе получить бабки, — придавил к стене грубо и тискал девку нагло, зло, вымещая все пережитое.

— Отпусти меня, — пыталась вырваться она.

— Куда? Стой тихо! Я тоже просил отпустить, да ты, сука, меня засветила лягавым напрочь! И брата, и всех нас! Теперь молчи, дешевка! — сдавливал грудь, лапал по-хозяйски.

Наташка от услышанного отрезвела:

— Влас?!

— Заткнись! Для тебя нет меня больше.

— Уйди! Отпусти! Тебе не прошу: не я, твой отец сообщил в милицию, где вас искать. Я туда не звонила. С него спрашивай.

— Зачем отцу сказала? — сдавил так, что дышать стало нечем.

— Он меня оскорбил, я ему лишь вернула за все!

— Дура! Я много раз мог не выжить там…

— Когда Женьку осудили, у нас дома конфисковали все. И в том тоже виноват твой отец. И ты вместе с ним. Мы голодали не один год. А теперь опять я виновата? — оттолкнула Власа так, что он еле устоял на ногах.

Наташка вырвалась.

— Постой, дура! Возьми деньги!

— Подавись ты ими, козел! — выскочила из подворотни, помчалась по улице без оглядки.

Влас теперь ночевал у девок, боялся, что Наташка снова засветит его лягавым. Но нет, она не обратилась в милицию, не написала заявление. Влас целый месяц не появлялся дома и вернулся перед проверкой участкового. Но едва тот вышел за дверь, зазвонил телефон, и Влас, взяв трубку, онемел от ужаса: его на свою разборку потребовали крутые. Он пытался оправдаться, уйти от расправы, но не удалось. Власа поймали на улице. Два крепких бритоголовых парня выскочили из подъехавшего «ситроена», налегли с двух сторон, скрутили, впихнули за шкирку, бросили на землю. Его долго пинали чьи-то грязные ботинки, туфли и кроссовки, срывали с земли и били кулаками в лицо: в глаза, скулы, зубы, подбородок. Он не успевал отмахнуться, заметить, кто и чем вламывает. Глаза опухли, лицо разнесло. Власа измесили так, что он ничего не слышал и потерял сознание. Последнее, что увидел, — сверкнувшее лезвие финача перед глазами, но чей-то голос хохотнул глухо:

— Не мажь перо — он готов. Уже жмур…

Влас поверил в сказанное. Открыв глаза и увидев прямо перед собой пустую банку из-под пива, подумал, что черти уже успели его помянуть.

Вдруг до слуха долетели голоса, забористый мат. Выходные закончились, и на стройке закипела работа. Совсем рядом, неподалеку были люди. Они поначалу испугались, а потом помогли, отвезли в больницу, где, вспомнив все случившееся, он ни слова не сказал следователю Смирнову; ответил, что ничего не знает и не помнит. Тот, не поверив, плечами пожал. А на допросе напомнил:

— Видно, тогда тебя приловил кто-то из хозяев, чью машину хотел угнать. Знатно всадили тебе! Зря строители помогли выжить, не стоило им вмешиваться.

Влас, услышав такое, возненавидел Михаила и сказал хрипло:

— Никто своей разборки не минет. Сегодня я попух, а завтра, как знать, кто взвоет от нее?

Влас знал, его убивали за Наташку. Ни ее саму, ни Женьку встретить больше не привелось. Они словно исчезли из города навсегда.

В зоне никто не знал о том случае, но Влас содрогнулся, увидев, как расправляются зэки с насильниками, и благодарил судьбу за то, что попал сюда по другой статье.

Насильников не только петушили хором, их ежедневно били все кому не лень. Над ними издевались целой зоной, они были посмешищем и развлечением даже для сявок. Эти люди спали на бетонном полу, им крайне редко перепадал хлеб. Зато работать приходилось за троих.

Влас не раз просыпался от их стонов и криков. Понимал, кому-то из насильников снова устроили «конвейер», и дал себе слово, никогда не брать бабу силой.

— Видишь пидера? Хреново ему дышится! Он не дотянет до воли, потому что ожмурится здесь, как последняя собака. И наш фартовый закон запрещает силовать бабье. Секи о том! На будущее может сгодиться. Фалуй сучонок, блядешек в притонах не убывает. Башляй им, и все будет на мази, — учили Власа.

— У тебя какая кликуха была на первой ходке? — интересовались воры.

— Кубышкой прозвали, — вспомнил он.

— Ну, эта не клеится нынче! Быть тебе Меченым: вишь шнобель кривой и ухо порвано. Видать, знатно махался, кент. С этой кликухой сопи. С ней на волю слиняешь. На свободе, ты уж допер, поодиночке не продышать. Кучей проще, и навар жирней обламывается. Да и смыться легче от лягавых. Ты мозги не сей. Ходки кончаются, главное — на воле своих не теряй, — внушали Власу.

— Колеса угонять — дело гнилое и рисковое. Не мусора, так хозяин прижучит когда-нибудь. Навар небольшой с этого дела, на пару заходов в кабак. А вот мы по-крупному брали. Лягавые на мелочи накрыли. Зато на воле у нас кубышка осталась. Выйдем, заново задышим и опять в дела…

Фартовые, вспоминая свое вслух, нередко проговаривались, как подставляли ментам новичков, начинающих воров. Успокаивали Власа:

— Тебя не сыпанем. Ты ферт тертый.