Последняя Патриотическая (СИ)

Не прошло чаепитие - ночной выезд. Наркоманы ограбили женщину: в поздний час шла домой, остановили, сняли золото, забрали мобильный. Мы прибыли одним экипажем и стоим на проспекте у летней шашлычной. Рядом машина комендатуры: двое бойцов с лейтенантом. Вместо милиции, которой фактически нет. Что-то объясняет муж потерпевшей, говорит, что знает тех наркоманов, называет их адреса. Ехать недалеко и нужно просто их взять. Но - не милиция. Военные. Люди разных мышлений. Был бы наряд ППС, через полчаса наркоши уже лежали бы в отделении, в наручниках и избитые. По другому нельзя. Не доходит до наркоманского сердца самый лютый приговор суда. А удар сапогом в лицо, достает до самого дна души.

- В городе много оружие, - мерят боями и фронтами комендачи. - Ночью не стоит. Днем заберем.

"Всё. Глухарь", - мысленно закрываю я уголовное дело.

Выплывает из дворов какой-то военный. Встает на дороге и ловит такси. Пьяный и до локтей замотаны бинтами обе руки. Машет ими, как мумия. По документам боец "Оплота".

- Домой не могу уехать. А это - протягивает он перед собой светящиеся во мраке бинты, - собака покусала.

- Железные здесь собаки! - никогда не видел я таких ран.

Комендантский час. Еще не полночь, не поздно по времени, и тепло - не замерзнешь без куртки. Пусто на улицах, громадные темные здания вдоль проспекта, большие пятна света от фонарей, и мы - молча стоящие в темноте фигуры с оружием.

...И содрогаясь, в пластмассу закованы,

Воют в витринах голодные клоуны.

Дико скрежещут их желтые пальцы о бледный порог.

Клоуны бьются, выбраться рады бы -

И провожают жадными взглядами

Длинный багровый трамвай,

Проползающий в ночь, как холодный хот-дог.

Вспоминаю я к месту стишок. Да вот не ходят трамваи.

У шашлычной еще не прошли разборки по грабежу. Покусанный все еще ждет на обочине. А по ту сторону дороги какой-то цыганский табор. Стоят во тьме на автобусной остановке и галдят на всю улицу. Подходим к ним с Хантом. Два мужика и две женщины. Одна с перехваченной бинтами головой, от бровей до затылка. Просвечивают сквозь белое кровавые красные пятна. Сама пьяная, блуждающий взгляд.

- Ведро с мусором выносила, упала, - объясняет муж, еще трезв.

В порядке у всех документы, а бинты на голове, заметно, наложены в больнице верной рукой.

- Идите, - отдаю я обратно им паспорта.

Вторая женщина бросается целовать нам руки:

- Спасители вы наши! Сыночки! Дэнээровцы!..

Мы пятимся скорым шагом назад.

Кто-то позвонил Сочи, и мы уже летим по Донецку. Потрясающий город. Широкие, в ярких огнях, магистрали, пустынные по всей длине, красные и голубые рекламы, черная беззвездная ночь и победное торжественное молчание неба. Мы не таким представляли город. Нам говорили, что Донецк сделался Грозным. Нет! Сохранили, отстояли свою столицу шахтеры Донбасса!

На перекрестке проспектов прямо посередине дороги девка; красивая - разобьешься! Одна в пустом городе. Увидела нас, успела состроить глазки, пока мы не пропали на скорости.

- Понимающая деваха попалась! - тронут я за сердце.

Сочи привез нас к коттеджам. Там две машины с группой бойцов.

- Заберёте Багиру? - спрашивает кто-то у командира в окно.

К нам с Хантом на заднее сиденье садится Багира - худющая, вся в черном, девица. За спиной автомат, в руках снайперская винтовка - наплодило время баб для войны. Бойкая, веселая, с черными волосами, на шее цветные наколки, от самой пахнет волей и водкой. "Анечка... Мы с Анечкой..." - называет она свою СВД.

Пятизвездочный отель в центре Донецка. В прошлые времена такой рабочий навоз, как мы, вышвырнули бы с крыльца. Но всё поменяла народная власть. Багира и пара бойцов поднимаются в номера. Заранее позвонили, заранее заказали места. Платить не нужно. В холле отеля играют в шашки вооруженные ополченцы.

На базе "Беркута" один поздней ночью сидит в курилке Ара-Артур. Завтра уезжает домой и, видно, не спится. Артур бросил Сочи, с оружием сбежал к какому-то Северу, тоже командиру с другой базы нашего "Беркута", что на передовой. Здесь его объявили предателем и постановили: вернуть и обратить в "роботы". Но Артур через сутки явился сам. Был, верно, прощен, и не оказался в подвале.

- Что там у Севера? - садимся мы рядом, воспламененные словом "передовая".

- Там тоже делать нечего, - лениво двигается на лавке Артур, - И здесь нечего. Но здесь лучше.

Вот тебе объяснил.