Последняя Патриотическая (СИ)

Никто не напомнил - потому что мешало клейму - что верещали много лет эти же "УкроСМИ", что "Мы - не братья", а "Украина - не Россия!", и "Москаляку на гиляку!"...

Именно так и писалась История: когда на Украине "братья-украинцы" - "белая раса" со свастикой в черепах, взялись убивать русских, а те решили сопротивляться, и начали убивать в ответ - так, что вся "белая раса" визжали от страха до самой Галиции, тогда и стали русских именовать здесь "фашистами" и "рашистами".

Часто слышно с самой Украины: "Я - русский! Меня никто не притесняет здесь, никто не запрещает мне говорить по-русски. Что вы там себе напридумывали?"

Так это лишь вопрос времени.

Слыхать и другое: "Нет на Украине фашистов! Живу здесь - ни разу не видел". Так и не увидишь - для этого же глаза нужны.

Второй актер - Пашинин. Да, были съемки в кино, да был он "российским офицером", на которого мы когда-то равнялись в Чечне. Всё это правда. Но всё изломало время: подался на Украину Пашинин, где встал за Майдан. Где он "видел на Майдане рождение свободных людей", где кричал "Слава Украине! Героям слава!" А после еще обращался к России, ко всем нам: "Дорогие, русские люди..."

Но на Майдане родился лишь "Беркут". Он там и умер за свободную Украину. А быдло влезло в ярмо.

И многие так и не поняли: Майдан стоял не для быдла. Нет. Стоял против России, против русских людей.

Нет, Пашинин не предал себя. В кино он играл только роль. Он предал другое: ту самую роль. Ведь можно простить человека, но нельзя простить киногероя. Когда герой переходит в окопы врага, сценарий один - гибель предателя. Он хорошо сыграл в кино за Россию, а теперь играет другое кино - Украина. Но так не бывает - две роли, и в обоих герой.

Буратино должен умереть.

А значит: умри! Кровью смывается самое черное...

В магазине Донецка на стеклянной двери, текстом на улицу, газетная вырезка: "Что делать, если в вашем городе НАЧАЛАСЬ ВОЙНА!" И краткий перечень необходимых действий: "...теплые вещи, деньги, медикаменты, документы, тревожная сумка... Быстро взять и выходить на эвакуацию..."

Смотрите, люди. Читайте, запоминайте. Еще пригодится.

Надписи на стенах домов: "Украина - Фашизм", "Ахметов - убийца!", "Донецк - это Россия!", "Новороссия - Вперед!"... И запись на стене у памятника афганцам в Макеевке "Шахтор" (донецкий футбольный клуб "Шахтер"), а над ней нетронутый жевто-блакитный флаг Украины. Не запачканный, не закрашенный, как везде. Футбол - это другое, это святое, что выше войны.

Новый обстрел города: 13 погибших за 2 дня. Снаряды попали в больницу, погиб 12-летний мальчик.

По телевизору прошел короткий фильм "Хлеб Первомайска" - жизнь прифронтового Первомайска (территория ДНР) под месяцами бомбежки "освободителей": 250 граммов хлеба в день, очередь за хлебом старух, и сидящие в подвалах дети - всё, как обещал "украинский президент". Смотришь страшное это кино и понимаешь: не поставленная агитка, не заказанная пропаганда - не хватит таланта сыграть так людское отчаяние.

А Детский приют в Харцизске (территория ДНР)... Ездили туда пара бойцов со скромной гуманитаркой. "Поехали! - позвали сначала меня. - После в книге напишешь, что там". Я отказался. После Беслана не могу больше смотреть, как плачут дети. Приехали, рассказали, как ребятишки радостные разбирали с коробок конфеты. В основном круглые сироты. Но есть и такие, у кого оба родителя в ополчении. И мать и отец. Словно назад - в Великую Отечественную. Отдали детей в приют, а сами приезжают на пару часов с фронта раз в неделю и реже, привозят, если могут, продукты. Промолчали бойцы об одном, да я знаю и сам: не отдали бабушкам, тетям, знакомым, а сдали в детский приют - людям нечем кормить дома детей.

Будь ты проклята, Украина!

С 1 декабря объявлено перемирие. Кто его соблюдал... Только сильней от огня зашатало Донецк. Сидишь в казарме и слышно, как с обеих сторон гудят где-то выше крыши снаряды. Передышка в пять-десять минут и снова летят...

Днем на рынке. Женщина торгует дешевыми безделушками - символикой ДНР: магниты, брелки и флажки. Замерзла, ходит вокруг лотка. Увидела, что я остановился смотреть.

- Купите хоть что-нибудь! - заглядывает с надеждой в глаза.

- Не на что, - кончаются у меня деньги, хватило бы до России. Два магнита домой я купил еще месяц назад.

- А, вы, приходите завтра! Я работаю с девяти до пятнадцати часов. Хоть один брелок купите!

- Я приду, - не знаю я, зачем обещаю.

- Я буду вас ждать. - И снова ходит вокруг лотка.

У другого лотка старуха. Торгует из серванта посудой - советской, сейчас такой нет, да старыми книгами. Своими - видать, что не крала, не перекупала. Лежит миниатюрная чайная ложка, тяжелая бронзовая, - постарше советской.

- Сколько она?

- Пять гривен (десять рублей).

- Сколько, - действительно я не расслышал.

- Две гривны, - падает у старухи голос. Она решила, что много просила, и я сейчас распрощаюсь. Говорит, и не смотрит на меня от стыда.

До чего довели здесь людей...

Потерял я после ту ложку, купленную за десять гривен на рынке Донецка.