Последняя песнь Акелы-3

— Больше всего хранимого храни сердце твое, потому что из него источники жизни, — негромко буркнул патриарх и обвел сыновей укоризненным взглядом. — Отвергни от себя лживость уст, и лукавство языка удали от себя. Глаза твои пусть прямо смотрят… Обдумай стезю для ноги твоей, и все пути твои да будут тверды. Не слушай их, девочка, — старый бур, ласково погладил Полину по волосам. — Не со зла врут дети мои, из гордыни… А то грех! — Старик бросил косой взгляд на притихших сыновей и, словно стараясь вбить слова истины им в головы, тягуче произнес, отбивая ритм пальцем. — Не выдумывай лжи на брата твоего, и не делай того же против друга. Не желай говорить какую бы то ни было ложь; ибо повторение ее не послужит ко благу. Англичан там всего-то десять тысяч было, да пушек шестнадцать…

— А вас? — замерев под тяжелой ладонью патриарха, осторожно поинтересовалась Полина. — Вас, сколько было?

— Немало, — старик с превосходством хмыкнул и степенно огладил бороду. — Три тысячи Кронье привел, еще полторы с Косом пришли, да нас, из Хоомстада почитай пять сотен набралось… Вот и считай. Англичанам еще три раза по столько же надо было людей привести, чтоб нас хотя бы подвинуть, про разбить я уж и не заикаюсь. Ну а чего там было, тебе Мартин расскажет, ему языком трепать сподручней…

— Да там и рассказывать-то особо нечего, — печально вздохнул рыжебородый, не рискуя комментировать заявление отца. — Как англичане на семьсот ярдов подошли, так мы палить и начали. Те в ответ. Почти весь день палили. Да только у нас-то винтовочки-то маузеровские, — Мартин ласково похлопал по цевью составленного в козлы оружия, — бьют далеко и точно. А у них, — бур презрительно поморщился, — дай Бог, чтоб с пяти сотен куда-нить попасть можно было. Ну и наколотили мы их, ага! Я, вон, семерых подстрелил! — Мартин горделиво задрал бороду, но услышав, снисходительное хмыканье отца, опасливо повел глазами, и понизив голос, закончил. — Правда, до смерти — всего двоих. Папа сказал, что даже на войне не стоит со смертоубийством усердствовать, да с ранеными и мороки больше. Однако ж, больше пяти сотен англичан тогда насмерть полегло, да еще сотен шесть, а то и более, пораненными унесли. Наших же всего восемнадцать погибло. Да и то троих снарядом накрыло, а еще пятеро из-за Ольсена, криворукого, Богу души отдали, когда он динамитную шашку зажег, да под ноги себе её и брякнул. А нас с братьями, спасибо папе, ни одна пуля не задела.

— А почему вы из армии ушли? — недоуменно протянула Полина, обводя взглядом бурское семейство. — Побеждали же ведь…

— Кто наблюдает ветер, тому не сеять, и кто смотрит на облака, тому не жать, — назидательно обронил патриарх и приподнялся с лежанки. — Не дозволяй устам твоим вводить в грех плоть твою, и не говори пред ангелом Божьим: «это — ошибка!» для чего тебе делать, чтобы Бог прогневался на слово твое и разрушил дело рук твоих? Ибо во множестве сновидений, как и во множестве слов, много суеты; но ты бойся Бога.

— Поня-я-я-тно-о-о, — многозначительно протянула явно ничего непонимающая девушка. — А чего тогда вновь в Трансвааль возвращаетесь?

— Так англичане ж Блумфонтейн взяли! — тяжело вздохнул Мартин и зябко передернул плечами. — Папа говорит — беда пришла. А свои своих в беде не бросают, помогать надо.

19 мая 1900 года. Южная Африка, окрестности Претории

— Ну и чего мы опять встали? — недовольно проворчала Полина, комментируя очередную, как бы не пятую за утро, остановку.

За завтраком бурские женщины до отвала накормили чрезмерно тощую (по их мнению) девушку кукурузной кашей — футу, щедро приправленной чиллибайтсом[13]. Умяв двойную порцию каши, Полина с трудом отговорилась от снятия пробы с машонжа[14], но зато, распробовав, какая прелесть настоящий домашний бильтонг[15] и бурворс[16] жевала их еще часа полтора после отправки в путь. Правда, теперь она маялась от обжорства, и каждая минута, отдаляющая от долгожданного привала, воспринималась как личное оскорбление. А тут еще, как на зло, то у бурского фургона чека с колеса соскочит, то недостаточно прочный настил над ручьем неугомонным бюргерам приспичит укрепить, то Фея, наотрез отказавшись греть переполненный хозяйский живот, удерет к Пелевину на козлы.

— Пейзажами любуюсь, — процедил Алексей, донельзя утомленный дорогой и бесконечными придирками и стонами пассажирки, и, пресекая очередную порцию возмущенного бурчания и жалоб, добавил. — Приехали. Вот она, Земля твоя Обетованная…

С трудом перевалившись через ею же самой созданный из мешков и тюков завал, Полина протаранила головой брезентовый тент и, как была на четвереньках, с любопытством высунулась наружу.