Последняя песнь Акелы. Книга первая

Этим столь нелепо начавшийся захват и закончился. Обиднее всего оказалось то, что, кроме десятка устаревших винтовок и груды разномастных тесаков, годных разве что для музея, на пиратской шхуне взять оказалось нечего. Поступать согласно закону, то есть развешивать незадачливых разбойничков сушиться на нок-рее, желания не было, и Арсенин, дважды повторив флибустьерам-неудачникам, что нападать на суда, следующие под российским стягом, чревато для здоровья, отпустил их с богом.

— Кстати, господа, — сменил тему Политковский. — Я уже минут… несколько… вас слушаю, и после разговора о купании вот какая мысль меня посетила. Как ни крути, через недельку нам экватор пересекать, а новичков на борту, почитай, с дюжину наберется. Кстати, Владимир Станиславович, — старпом обвел Кочеткова полным азартного предвкушения взглядом и плотоядно потер руки, — вам ведь экватор переходить еще не доводилось?

— Поспешу вас огорчить, Викентий Павлович, но выкупать меня вам не удастся. — Кочетков со смешливым вздохом развел руками. — Сей вояж через экватор для меня далеко не первый. И грамотка, сей факт удостоверяющая, у меня тоже имеется.

— Коль вы, Викентий Павлович, про праздник вспомнили, значит, вам подготовкой и заниматься. — Взмахом руки Арсенин остановил Политковского, готового впасть в полемику. — Только душевно вас умоляю, давайте, чтоб не как в прошлый раз, а? А то я чертям кричу: «Отставить макать капитана!» — а они, длиннохвостые, меня в бассейн по самую макушку. И так раз пять…

Едва только прозвучало монументальное: «Традиции, что Святое Писание — их чтить надо!» — как подготовка к празднику поглотила всех — от старпома до последнего палубного матроса. Боцман, и до того не отличавшийся ангельским характером и мягкостью формулировок, получив с благословения Политковского всю полноту власти, действовал энергично и решительно.

Палубу, и ранее сиявшую не хуже заснеженной вершины в солнечный день, теперь выскабливали дважды в сутки, доводя ее чуть ли не до зеркального блеска и покрывая отчаянным матом любого, кто имел неосторожность испачкать доски хотя бы каплей. В каждом закутке, куда, казалось, пролезет только мышь, можно было встретить матроса с кистью и краской. Деревянные поручни на мостике заблестели от лака, а любая медяшка давала отражение не хуже зеркала. И бог весть до чего б еще смог додуматься неугомонный Ховрин, если бы Арсенин не приказал дать послабление команде.

Через несколько дней «Одиссей» выглядел настолько нарядно, что подходил для кильватера Большого Императорского Смотра. Вот только такового поблизости не оказалось.

Окончание ремонтных работ совпало с началом штиля, вынудив моряков поднять пары. Дек затянули парусом, создав импровизированный тент. И хотя его регулярно поливали забортной водой, отдельным искрам все же удавалось прожечь дыры. Боцман, свирепея при виде пятен копоти, превращающих выскобленную палубу в подобие зебры, не придумал ничего лучшего, как выгнать всю свободную подвахту наверх, под безжалостное солнце. Палящие солнечные лучи с точностью призового стрелка били в любого, имевшего неосторожность выйти наружу, и после того, как двух матросов отнесли в лазарет с солнечным ударом, Ховрин приказал перенести все работы на вечернее время. Дневные вахты превратились в пытку, и уже никто не восхищался сапфировой синевой неба, сливающегося на линии горизонта с лазурной гладью моря. Принимаемый по нескольку раз в день душ из забортной воды помогал ненадолго, и люди, изнемогая от жары снаружи и духоты внутри, мечтали о дуновении ветерка. Шевелиться не хотелось абсолютно, и даже дельфины, ранее устраивавшие представления из прыжков и кульбитов, стали редкими гостями.

Единственной радостью для команды оставались «баковые» концерты, устраиваемые Троцким, когда матросы собирались у курилки после захода солнца. В перерывах между песнями кто-то из новичков с очередной затяжкой выдыхал вместе с дымом вопрос: «До порта не близко, да и тот не рассейский, а, прости Господи, африканский, так чего ж мы марафет наводим, как будто до родной сторонки рукой подать?» Ответа не было. Молодняк недоуменно почесывал затылки, а бывалые только хитро улыбались в прокуренные усы и молчали. Чего зря языками трепать, если через день-другой и так все понятно будет?

Только безграничный полет человеческого воображения мог разделить незримой границей Северное и Южное полушария, дав порождению фантазии звучное имя — Экватор. А чтобы жить стало совсем интересно, повелось из века в век, что переход через эту воображаемую линию без ритуала, посвященного Нептуну, для моряка вроде как и не переход вовсе, так — прогулка. С тех пор, как российские шлюпы «Надежда» и «Нева» во время кругосветного плавания в 1803 году впервые прошли через экватор, сей морской праздник стал традицией и в русском флоте.