Последняя песнь Акелы. Книга первая

Духанщик, невысокий мужчина лет пятидесяти с болезненным одутловатым лицом, не заставил себя ждать. Еще не выслушав заказа, он поставил на стол перед гостями пару тарелок с закуской и два крошечных персидских стаканчика, похожих на медицинские банки, и застыл у стола. В городских духанах из таких стаканчиков всегда давали пробовать вино. Вот только Лев узнал об этом позже. Значительно позже.

Троцкий, настороженно покосившись на расшумевшихся стражников, взял стаканчик и долго с презрением его рассматривал. С самой недовольной миной он заглянул в стакан одним глазом и попытался принюхаться к его содержимому.

— Хозяин, — оглядываясь на Туташхиа, словно проверяя, на месте ли его защитник, наконец буркнул Троцкий. — Дай-ка мне микроскоп, а то я рассмотреть не могу, стакан это или наперсток.

После этих слов лицо духанщика налилось кровью. Сверкая зловещим огнем в глазах, он медленно нагнулся к Троцкому и спросил вкрадчивым, но мрачным голосом:

— Как сказал? Микроскопий? Кто микроскопий?! Я микроскопий?!

Не дожидаясь ответа обидчика, духанщик вдруг заорал что-то вроде: «Нет для тебя вина! Нет и не будет!» — схватил за угол скатерть и сдернул ее широким жестом на пол.

Заглушая звон осколков, разлетевшихся по всему духану, за перегородкой вскрикнула испуганная женщина, а на улице заржали лошади. Посетители вскочили, зашумели, но, завидев, что Туташхиа поднялся из-за стола и смотрит на них, положив руку на кобуру маузера, тут же сели на место. Троцкий испуганно прижался к стене и заплетающимся языком принялся объяснять хозяину, что же он имел в виду. Видимо, его слова показались духанщику убедительными, так как он улыбнулся и примирительно сказал, обращаясь ко Льву:

— Зачем ругаешься, да? Еще ничего не пил, не кушал, уже слова обидные говоришь. И даже если ругаешься — скажи по-человечески, да! А то придумал тоже — микроскопий! Русский язык не знаешь, да?

Троцкий, сообразив, что инцидент исчерпан, успокоенно вздохнул. Туташхиа, собираясь сделать заказ, сел на место, однако радоваться было рано: к их столу, спотыкаясь и покачиваясь из стороны в сторону, подошел урядник и навис над товарищами непоколебимой глыбой.

— Этта хто тут беспорядки наводить удумал?! — гневно выдохнул стражник, оперевшись о столешницу обеими руками. — Вы оба-двое не местные, а потому — доку́менты покажьте!

— Нет у нас паспортов, уважаемый, — поморщившись от густого алкогольного запаха, флегматично пожал плечами Туташхиа. — Наш царь знает, что горцы — вольные люди. Ты большой человек, ты должен об этом знать лучше, чем я. Мы мирные путешественники, поужинаем и поедем себе дальше.

— Да хто тебя знает, мирный ты али вовсе себе абрек какой! — не пожелал успокаиваться урядник. — Это ты на словах мирный, а на самом деле, может, ты Буба Икринский, а то и вовсе Мамиа Саакашвили!

При последних словах урядника Туташхиа резко поднялся, и, горделиво подбоченясь, произнес четко и раздельно дрожащим от ярости голосом:

— Ес укве метисметиа! (Это уж слишком!) Ты зачем меня с этим иудой сравнил, а? Запомни сам и детям своим скажи: я не шакал Саакашвили, меня зовут Дато Туташхиа!

Услышав имя известного всей Грузии абрека, урядник, моментально протрезвев, испуганно икнул и, пытаясь нащупать клапан кобуры, попятился к своему столу. Внезапно раздался хлесткий звук револьверного выстрела, и служака, вскрикнув от боли, схватился за простреленное бедро и повалился на пол. Его сослуживцы метнулись было к лавке с винтовками, но, услышав щелчок взводимого курка, замерли на месте, не сводя взгляда с черного зрачка дула маузера, застывшего в руках Туташхиа, и дымящегося ствола «нагана» в руке Троцкого.

— Перевяжите его! — обращаясь к стражникам, абрек качнул стволом в сторону раненого урядника. — Не бойтесь. Мы никого не хотим убивать.

Дождавшись, пока рядовые бросятся к своему командиру, он повернулся к Троцкому:

— Ты и впрямь Лев! Не побоялся за друга вступиться. Молодец. — Туташхиа улыбнулся и убрал пистолет в кобуру. — Только стрелял зачем? Я бы ему пять рублей дал, и он бы про нас и думать забыл.

— И-и-испугался, — простучал зубами Троцкий.

Переместив взгляд с урядника на Туташхиа, а с Туташхиа — на револьвер в своей руке, он тут же поспешил уточнить: — За тебя испугался. У него вон, оружие при себе есть… Было. Да и не думал я, что попасть смогу. Так, напугать хотел…

— Оружие у него! — Абрек, словно сомневаясь в словах товарища, недовольно качнул головой. — А у меня скалка бабская, что ли? Эй, хозяин, собери нам с собою поесть. Мы уезжаем. Ночевать оставаться не будем, неуютно здесь.

Через несколько минут, когда духанщик руками, нетвердыми от страха, положил перед Туташхиа плотно набитую сумку, источающую ароматные запахи, Дато подтолкнул Троцкого к дверям. Смерив трактирщика взглядом, абрек бросил на стол мятую рублевую ассигнацию, подхватил сумку и направился на улицу, не забывая, впрочем, посматривать в сторону стражников.

Отъехав подальше от села, Туташхиа свернул в сторону от дороги, проехал еще с полверсты и скомандовал привал.