Последняя побудка

Старик, казалось, не слышал. Он отошел довольно далеко от лагеря и сидел среди валунов, опершись на один из них, и глядел на закат. Прентис стал сбоку, профиль старика вырисовывался на фоне оранжево-синего неба, мышцы лица по-прежнему были напряжены, губы сжаты, глаза горели злобным огнем.

Прентис подождал ответа, подошел поближе и подождал еще. Он сделал глубокий вдох.

– Я сказал, извините.

Старик с отвращением отмахнулся от него, продолжая глядеть в ту же точку.

– За что извинить? Ты сослужил мне службу.

– Вы меня поняли? Я боялся, что не поймете.

– Ну да. Если бы я убил подонка, попал бы под суд. Пусть живет. И так будут неприятности.

– Постойте. Вы думаете, я поэтому бросился к вам? Теперь старик повернулся к нему.

– Нет, не поэтому, – сказал он, злобно глядя на него. – Ты это сделал, потому что не хотел, чтобы я убил его. Сама мысль об этом претила тебе, и ты решил, что как только все кончится и я приду в себя, то почувствую то же, что и ты. Но я не чувствую ничего подобного. Я бы преспокойно убил его. И от этого только стал бы спать лучше.

– …Но почему? Не понимаю. Что он вам сделал?

– Стоял у меня за спиной.

– И все? – спросил Прентис, покачал головой и нахмурился. – Вы с ним повздорили из-за того, что он стоял у вас за спиной, поэтому вы попытались его убить?

– Нет, не повздорил. Я с ним вообще не знаком. И не хочу иметь с ним ничего общего и надеюсь, он чувствует то же самое. Нечего ему было подходить и становиться у меня за спиной.

– Нет, я все-таки не понимаю.

– А я тебя и не прошу понимать. Какая мне разница, нравится ли тебе то, что я делаю. Мне не нужно твое одобрение.

Прентис подошел чуть поближе.

– Причем тут одобрение. Я просто пытаюсь понять вас.

– И не пытайся. Я тебе уже как-то сказал, что ты ни черта не понимаешь.

– Это связано с апачами. Вы с ними воевали и до сих пор их не любите.

– Нет, это не так. Я воевал с сиу и шейеннами.

– Ну, тогда это просто какая-то бессмыслица.

– Вовсе нет. Ничего подобного. Ты что, вообще не соображаешь? Он же засраный индеец.

Прентис в недоумении уставился на него.

– Что, по-твоему, вся это хреновина значит? Думаешь, если ты сражаешься с кем-то, так кидаешься только на тех, против кого поднимаешь оружие? Они все из одной чертовой банды. Когда-то, не знаю, в каком поколении его рода, у этого индейца был родственник, которого убил белый человек. Судя по его возрасту, он и. сам мог быть свидетелем этого. И он помнит. Точно так же у тех мексиканцев, которых мы убили позавчера, есть родственники, и они тоже запомнят. Я не хочу, чтобы этот индеец шнырял вокруг меня. Не хочу, чтобы он на милю ко мне приближался…

– Вы думаете, он что-то замышляет против вас?

– Нет, черт возьми, конечно. Он мне ничего не сделает, во всяком случае, вот так, на людях и наедине тоже ничего не сделает: он ведь индеец среди белых, хотя он наверняка об этом думал, и немало. Но я уверен, что, попади я в беду, он бы мне не помог. Так что я просто не хочу находиться с ним рядом. Неужели это так трудно понять. Послушай, сорок лет назад я воевал с ними и делал это очень добросовестно. Я убедил себя, что они – самые низкие, гнусные твари во всем Божьем мире, и решил убивать каждого, кого только смогу. Я ненавидел их до глубины души, от одного упоминания о них приходя и ярость. Я ничего не забыл – и вдруг должен пожимать им руки только потому, что мы перестали стрелять друг в друга. “Ну-ну, приятель, все в порядке! Мы просто разошлись во мнениях, а теперь будем друзьями”. Так не бывает. Когда ты воюешь против кого-то, это отпечатывается в мозгах навсегда. Только так и можно победить. Забывать ничего нельзя. Я злюсь, достаточно мне посмотреть на этого индейца. Он оскорбляет меня, когда подходит близко, вот я и выпускаю из него кишки.

Прентис почувствовал тошноту.

– Ага, – сказал старик. – Ага, вот именно, теперь до тебя доходит. Что мы, по-твоему, делаем здесь? В игрушки играем? Мы не просто гонимся за шайкой бандитов. Тут все одно к одному. Посмотри на любого мексиканца, идущего по улице, и скажи мне, на чьей он стороне. Он только что разговаривал с Вильей на дороге, в пяти милях отсюда, а теперь он посылает нас в другую сторону. А еще в пяти милях он натыкается на федеральную армию и, может быть, играет им на руку, показывая правильную дорогу. Или нет. Не важно. Он с радостью подложит нам свинью и будет смотреть, как мы подыхаем. Ему никак нельзя доверять. Можно только предположить, что он хитрец, тогда все с ним будет ясно.

– Но если вы так думаете, какой во всем смысл? То есть, что вы тут делаете? В конце концов, не выйдет ничего хорошего.

– Конечно нет. Ничего не изменится. Просто, насколько мне известно, все обстоит именно так. Я хорошо разбираюсь в жизни.

– Но как же мексиканцы, индейцы? Ведь война закончится, а вы никому из них не доверяете, не любите их, не хотите, чтобы они подходили близко. У вас же никого нет.

Старик пронзительно посмотрел на него, склонил набок голову и показал пальцем в сторону.

– Теперь отправляйся туда. Может быть, ты все-таки поймешь.

– Но я не могу быть таким.