Последняя поэма

Но, конечно, ворон не мог допустить, чтобы орел унес его добычу. Он слишком много сил потратил, чтобы их — да, пожалуй, он ни к чему еще не прилагал столько сил, как к этим десятерым фигуркам. И вот все драконы натешились уже вдоволь, и, вспоминая, с каким азартом испускали из себя огненные потоки, отдыхали, нежились в облаках — все они почувствовали волю своего господина, она словно кнут их подстегнула, и все они, с оглушительными завываньями, бросились наперерез ворону, которого, по правде, опасались, и от того ненавидели еще больше. Вот он — сияющий, подобно белой звезде, вырвался из тяжкой облачной массы навстречу родного ему звездного неба — однако, и драконы не отставали. Они, спеша с ним поскорее расправиться, выпустили толстые огненные колонны, которые, во множестве столкнувшись, издали такой грохот, какой издало бы целое скопище молний, разом столкнувшееся с землею. Однако, орел не принял битвы, и не потому, что был один против целой дюжины отборнейших тварей, но и потому, что нес драгоценнейшую ношу, о которой надо было заботиться. Нет — теперь он думал только о том, как бы уйти, как бы достичь Валинора; теперь, прикоснувшись к ним, он прозрел, и понял, и кто они, и какая участь им уготовлена. Он прилагал все усилия — его тридцатиметровые крылья с гулом ураганного ветра рассекали воздух, и воздух поднимал ему подниматься — он взмывал почти под прямым углом к звездам, и драконы, как не поспешали они, как не выбивались из, отчаянно загребая своими черными крыльями — все-таки отставали от него — они выпускали вослед испепеляющие, ослепительные колонны, но орлу даже не приходилось увертываться, так как он вздымался быстрее…

Вопрос не в том, удастся ли орлу, унести их в Валинор — ведь уже предначертано, что нет, неужели же не ясно каждому из читающих, что отнюдь не в Валиноре они сейчас. Записывая эти строки, мне интересно иное — знал ли сам орел, когда летал от драконов, что попытка эта обречена? Он мог не знать — ведь это же не простой дракон был, но дух Майя, а, как известно, духи Майя наделены даром провидения. Но, ежели он знал все наперед, и знал, что им суждено ступить во тьму, зачем же он тогда боролся, пытался их спасти? Зачем сам Манвэ-всевидящий захотел этой обреченной борьбы? Задаюсь этим вопросом, и тут же вспоминаются давние, и не помню уж, где мною слышанные или читанные строки:

— Быть может, день сомнений темных,
Нахлынет, мраком захлестнет,
И в тех отчаяньях бездонных,
Вопрос о смертии придет:
"Зачем живу, когда все тщетно,
Когда лишь боль да мрак кругом,
Зачем святые мне заветы,
Когда все в космосе одном.
Когда ни дня, ни вдохновенья,
Ни света звезд, ни красоты,
И тщетно в сотый раз моленье:
"О жизнь, ответь, ответь же ты!"
Ты вспомни мудрые сказанья,
На камнях, что в тише горят,
На коих лишь Луны мерцанье,
Да звезды далекие глядят:
"Не вам судить о начертанье,
О том чей светел, зол удел,
На ком лежит веков проклятье,
И кто для ада песню пел…
Взгляни в бескрайние просторы,
Повсюду жизнь — вперед, вперед,
Светил далеких вечны хоры,
Все ж движут к свету жизни род.
Кто с безысходным примирился,
Тот жалок, тот во тьме — слепец,
Тот в пустоте остановился,
И там уж ждет его конец.
Но движутся вперед светила,
И время с космосом идет,
Во тьме и в свете жизни сила,
И счастья час всех захлестнет!"

Да — он знал, и, все-таки, боролся, потому что в этом была его жизнь, потому что в этом был его долг…

А знал ли ворон, что им, все-таки, суждено попасть в его власть? Да, наверное тоже знал. Ведь и он был из рода Майя. Ну, а ежели знал, почему же так страдал? Почему, почему эти терзанья?.. Да, наверное, и терзания эти были предуготовлены роком, и он сам чувствовал, что он есть только игрушка малая… и он тоже пытался вырваться… Да — я не буду больше рассуждать об этом, так как на это просто нет времени.