Последняя поэма

А между тем, Цродграб этот, при падении переломил себе позвоночник, и теперь лежал, не в силах не только пошевелится, но и издать какого-либо звука, он чувствовал, что жизнь уходит от него, а безумная страсть уже ушла, и он страдал не от физической боли (он попросту не чувствовал своего тела), но от тоски по этой самой так глупо, бесцельно оборвавшейся жизни. Он никого не винил, так как понимал, что сам виноват во всем, а все-таки — так было больно на душе! Он смотрел на разрыв в потолке в нескольких метрах над собою, видел сполохи, которые обагряли крону дуба, и вспоминал, как он любил эльфийскую деву — любил просто и нежно, чистой любовью, как звезду небесную, никогда даже и не надеясь, что она ему может ответить. Потом нашло на него что-то, был порыв, и он решил, что этому порыву не надо сопротивляться, даже и грех отталкивать это светлое чувство, пробрался во дворец, а дальнейшее то уже известно читателю. Теперь он понимал, что поступил безрассудно, что думал тогда только о собственном удовольствии, и совершенно не представлял, что иным, этим своим поведением, может причинить боль. За то он раскаивался, а от воспоминаний о недавнем безумии приходил в ужас. Самое то жуткое было, что он понимал, что — это сам он совершал; и тут чувство безграничного отвращенья к самому себе захлестнуло этого Цродграба. Он все глядел на этот страшный разрыв полнящийся бордовым светом, и отчаянно цеплялся за те светлые чувства, которые испытывал он по отношению к той эльфийке. Дальше-дальше вспоминал, и вот пришла самая первая их встреча — то было в первый год пребывания Цродграбов в Эрегионе. Она ему и еще нескольким вызвалась показать окрестности — то был святой, сияющий день, и теперь он до мучительного жжения в голове ужался тому, как мог предать те прекрасные чувства. Он хотел вытянуть руки вверх к этому багровому, тревожному небо, но не мог пошевелится, хотел хоть шепотом попросить прощенья, но легкие уже были заполнены кровью, и лишь только слабый стон слетел с уст. Тогда в затухающим сознании, забились такие чувства: "Простите! Простите пожалуйста меня, недостойного!.. Пожалуйста, спасите меня!.. Пожалуйста, дайте еще пожить!.. Все уходит во мрак, как же страшно!.. Эй, есть ли здесь хоть кто-нибудь?!.. Пожалуйста… все темнее, темнее в глазах… Ничего не видно! Где же вы?! Спасите…"

Но те, к кому безмолвно взывал он, уже позабыли про его существование, так как были поглощены иными, кажущимися им более значимыми переживаниями. Они думали, как же можно противится року; чувствовали боль, страдания; хотели от этих страданий как-то избавиться, но ничего с собой не могли поделать, ничего не могли придумать.

Хэм, видя как страдает его друг; видя, как бледно и напряжено его лицо, видя все новые и новые слезы, в череде бесконечных слез, сам вместе с ним страдая, выкрикнул:

— А мы вот как сделаем: раз они нас не слушают — мы, вместо того, чтобы ходить за ними да слезы лить, попросту, как вернуться они, набросимся на них, свяжем. Что — сильны они?.. Так снотворного им в питьем подсыплем. Но так или иначе свяжем, и увезем отсюда, к нам, в Холмищи увезем…

— Ах, да разве же влияет место? — горестно вздохнул Фалко. — Ты знаешь, откуда Альфонсо — ведь и в Нуменоре его злой рок настиг. Вот казалось бы, что надежнее стен Эрегиона — так и они пали. Так зачем же нам бежать в Холмищи, или думаешь, ворон хоть на мгновенье упустит нас из внимания.

— Так в Валинор! — попытался улыбнуться Хэм. — …Вот в Валиноре то их не достанет ворон!.. Надо к Кэрдану-корабелу в Серые гавани скакать.

— Да, в Валиноре они могли бы укрыться. Но неужели ты думаешь, что ворон позволит нам уйти до Серых гаваней? Ты видел, как он силен — мы и нескольких шагов не успеем сделать, как будем схвачены. Да и сердцем чувствую я, что не найти нам счастье у моря…

— Но должен же быть какой то выход! Нельзя ведь унывать, правильно я говорю? Да ведь, да?!.. Вот помнишь, как у нас в Холмищах пели:

— Не унывай, когда в метели,
Дорогу к дому позабыл,
Ты вспомни, как грачи летели,
Когда апрель уж подступил.
Среди ветров, среди морозов,
Летели к родине своей,
И помнили, как пахнут лозы,
В сиянье радужных ветвей.
Им родины святая память,
Сил придавала — что же ты?
Снегам всем этим суждено растаять,
Здесь вскоре расцветут сады!..