Последняя радиограмма

Я невольно вздрогнул. Мне приходилось слышать об этом и раньше. О тяжелых психических нарушениях у подводников, переживших аварии. Часы, проведенные на дне моря в ожидании конца, не проходят даром. Некоторые после этого вообще никогда не смеют опуститься даже на самую малую глубину.

Я знал отличного парня, командира-подводника, храброго до отчаянности, совершавшего самые дерзкие походы… Однажды его лодка легла на дно на рейде, возле самого причала. Ее удалось поднять с помощью водолазов и плавучего крана. Люди остались живы. Но они пробыли на дне десять часов. Мой приятель был вынужден списаться из подводного флота, перейти на берег…

Я понял, что испытывал бывший командир «Щ-612» во время похода. Какую надо было иметь силу воли, чтобы ни разу не выдать себя.

Когда я возвращался из кормовых отсеков, Шухова на койке уже не было. Я нашел его в центральном отсеке. Он спокойно стоял у горизонтальных рулей. Никто бы не мог даже подумать, что с ним было всего несколько минут назад…

…Туман рассеивается. Открылись просветы неба. Сигнальщики обеспокоенно оглядывают горизонт. Газиев стоит на корме. Там у рулей в ледяной воде возятся двое матросов в легководолазных костюмах.

— Воздух! — кричит сигнальщик.

Появились самолеты. Они ищут нас.

Быстро подымаются на борт водолазы. Последний глоток свежего воздуха… Срочное погружение…

39

Радиограмма командира гитлеровской противолодочной эскадры на базу в Стангер-фьорд

Противник оказывает отчаянное сопротивление. Кроме погибшего в первый день эсминца, торпедировано сторожевое судно… Глубинными бомбами уничтожены по крайней мере две субмарины противника.

Продолжаем преследовать уходящие на ост остатки отряда подводных лодок.

40

Дневник Сергея Самарина

15 февраля (продолжение). …Мы лежим на грунте вблизи от берега. Немцы все-таки прижали нас к материку. Газиев положил лодку на грунт, выключил двигатели, и враги на время потеряли нас. Но они не уходят. Нас настойчиво ищут. Мы слышим шум винтов над собой. В эти секунды все замирают…

Прошло 36 часов с момента встречи с противником. Думаю, что весь наш отряд сейчас уже миновал минные поля и идет полным ходом на норд…

Газиев и Вихров в рубке склонились над картой. Передышка не может продлиться долго — рано или поздно корабли противника обнаружат нас.

Командир настойчиво ищет выход. Лодка изранена. В таком состоянии нам нечего и думать пытаться прорваться в открытое море. Нет шансов уйти от преследования и достичь ближайшего порта союзников. Надо найти что-то другое.

Можно дождаться темноты, попробовать подойти вплотную к берегу, затопить лодку, взять личное оружие и превратиться в партизанский отряд. Но долго в чужой стране, в районе, кишащем фашистскими базами и постами, в пешем строю не навоюешь. У нас нет ни карт, ни людей, знающих норвежский язык. На берегу неизбежна гибель в неравном бою. А быть может, и страшней того — плен…

Нет, такое решение нам не подходит. Лодка изранена, но еще боеспособна. Это грозное оружие в умелых руках. У нас остались торпеды, и можно еще немало попортить крови фашистам!

— В трех милях — Стангер-фьорд, — говорит штурман. — Там гитлеровская военно-морская база. Тут этой нечистью, наверное, каждый квадрат кишит… Осиное гнездо.

— Думаешь? — спрашивает Газиев.

Он хромает — тяжело расшиб ногу во время бомбежки. Фельдшер говорит, что перелома нет, но пошевелить ногой командир не может.

— Осиное гнездо, — задумчиво говорит Газиев.

Он нетороплив. Как будто разбирает задачу на учении. Командир повзрослел вдвое за последние тридцать шесть часов. Сейчас это человек, который не знает страха не в силу азарта юности, а потому, что он видел смерть, не раз прошел рядом с ней и новая встреча уже не может испугать его.

— Осиное гнездо… — повторяет Газиев. — Вихров, тебя когда-нибудь осы кусали?

— Что-то не припомню, — улыбается штурман. — Я ведь москвич, на Арбате вырос. Там осы не водятся.

Сейчас все удивительно спокойны. Быстро, но без спешки исправляют повреждения. Шутят. Похоже, никто не думает о том, что произойдет в ближайшие часы. Не думают? А может быть, просто запрещают себе думать?

— А мне раз досталось, — смеется Газиев. — Ты в Дагестане не был?

— Нет.

— Ай, ай, ай! Большое упущение… Ты после войны обязательно приезжай.

— Спасибо.

— Благодарить потом будешь, когда приедешь. И ты, комиссар, приезжай.

— Я бывал в твоих краях.

— Все равно приезжай…

— Приеду, обязательно.

— У нас вокруг аула по горам леса буковые… Густые — не продерешься. А выше — альпийские поля. Такой красоты никто из вас не видал! Там весной цветы… Ах, какие цветы! Но меня в те времена красота их не очень интересовала. Там пчелы взяток богатый брали. Дикие пчелы. У них в лесу в дуплах улья. И там мед. Ай, какой мед! — Газиев даже зажмурился от сладких воспоминаний. — Мальчишками мы эти ульи здорово очищать приладились. И вот присмотрел я как-то дупло. Полез на огромный бук…

Пожалуй, неспроста предался командир сейчас детским воспоминаниям. Рассказывает он вроде одному Вихрову, а слушают его все в рубке.