Последняя репродукция

Спустя несколько дней поздним вечером я отправился к нему в студию. Наступила пора произойти тому диалогу, который я вот уже столько лет прокручивал в голове на все лады. Это был торжественный момент. Он был в студии один и очень испугался моего появления. Я рассказывал ему про свою покалеченную жизнь, про страдания и унижения, через которые она заставила меня пройти, про нищету и несчастную любовь… Поверь, Федор, я не собирался ни выкалывать ему глаза, ни тем более убивать его. Все произошло очень быстро. Он бросился на меня в отчаянии или от страха мести, повалил на пол и стал душить. Мы долго боролись на полу, и Камолов стал одолевать меня. Я чувствовал, что силы уходят, как вода в песок. В последнем порыве, спасая свою угасающую и ставшую такой бессмысленной жизнь, я схватил нож, которым он резал колбасу на своем рабочем столе, и ударил его в бок. Он закричал от боли, но не отпустил меня. Тогда я ударил еще, и еще, и еще. Я уже почти потерял сознание и плохо соображал. Помню только, что так, прямо с ножом, я выскочил на ночную улицу и бросился бежать. Нож и окровавленную одежду я выбросил в мусорный бак перед домом, где временно жил. А сам в свитере, без ботинок поднялся в квартиру. Брат с женой уже спали, и мне не пришлось им ничего объяснять.

Потом я вернулся в Москву, но жить как прежде уже не смог. Сейчас я опять в Лобнинске, Федор. Я решил не беспокоить тебя визитом, а написать все в письме. Завтра я иду к следователю со своим тяжелым признанием. Мне не нужен трехдневный срок на раздумья, который я когда-то давал Виктору. Я сделаю признание сам и отвечу за все сам. Мне ничего не нужно от жизни. Она черна, как мой глаз. Кто знает, может быть, не Виктор тому виной? Может быть, будь я с двумя глазами, она все равно не повернулась бы ко мне белой своей стороной? Кто знает?.. Прости меня, Федор. И будь счастлив.

Неудачник и никчемный человек Роман Картыленко».

Еще не дойдя до середины письма, Лосев почувствовал, как глаза заволакивает щемящая сырость. А когда он закончил читать, то уже плакал в голос. Второй раз со вчерашнего вечера слезы катились у него из глаз. Их накопилось так много за последнее время, что теперь они не могли остановиться. Они текли по щекам, капали на колени. Их некому было сдерживать. Да и не для чего.

– Надо было дождаться, Ромка, – твердил Федор, всхлипывая, – и жизнь обязательно повернулась бы к тебе своей белой стороной! Она же серая! Серая, а не черная.

Только сейчас взгляд его упал на оставленный Еленой сверточек на столе. Он совсем про него забыл! Лосев придвинул к себе и развернул благоухающий знакомыми духами носовой платок. Из него тоскливо и безнадежно смотрел на Федора стеклянный человеческий глаз…

«Я делаю признание сам и отвечу за все сам…» – закончил читать Гаев и, откинувшись на стуле, закурил. «Все на своих местах, – резюмировал он. – Через пару дней можно будет предъявлять обвинение. Надо еще раз прокрутить в голове порядок следственных действий». И следователь потянулся к спасительной кружке с надписью «Андрей».