Последняя ставка

Правая рука мальчика задергалась, и Крейн подумал, что резкое хлюпающее дыхание может в любую минуту оборваться навсегда.

– Нет, Диана, – сказал Крейн, зная, что сейчас сохранит ей душевное здоровье, но взамен заработает ее ненависть на всю оставшуюся жизнь. Минуту назад, – мрачно подумал он, – я был героем. Она любила меня. Она и сейчас любит меня и будет любить, этак, секунды полторы. – Послушай меня. Все не так. Этот тип стрелял в меня. Он уже стрелял в меня в Лос-Анджелесе в минувший четверг. Я думаю… он… выследил нас.

Когда она подняла к нему лицо, глаза ее раскрылись так широко, что было видно белое окаймление радужек.

– Да, – сказала она негромко, – он знал наши имена, твое и мое. – Она вдруг оскалила зубы в широкой ухмылке. – Твои дружки не слишком метко стреляют, да?

Крейн не нашелся, что ответить, и через несколько мгновений она отвернулась от него к сыну.

Тут прибежал запыхавшийся Мавранос с одеялом, они расстелили одеяло на земле и принялись за труднейшее дело – нужно было поднять мальчика и положить его на импровизированные носилки.

В отделении «Скорой помощи» больницы Дезерт-Спрингс, на Фламинго-роуд, медики сразу переложили мальчика на носилки и увезли в операционную. Рану Крейна обработали и заклеили пластырем, а потом ему и Диане пришлось заполнить множество всяких документов прямо в застекленном помещении регистратуры.

Они стояли бок о бок, но не обменялись ни единым словом. Когда с бумагами было покончено, Диана отправилась к телефону-автомату, чтобы позвонить Хансу, а Крейн отправился в приемный покой, где в маленьком зале ожидания сидел на одной из кушеток Оззи.

Старик встретил его безнадежным взглядом.

– Мальчик только первый из нас, – негромко сказал он. – Теперь она ни за что не покинет город. К Пасхе все мы будем мертвы.

– Вероятно, ты прав, – вяло откликнулся Крейн. На столе под висевшим на стене телевизором, который работал с выключенным звуком, он увидел кофейник. – Ну, а пока – кофейку?

– С удовольствием. Черный.

Когда Крейн вернулся с двумя пластиковыми стаканчиками, над которыми поднимался пар, рядом с Оззи уже сидела Диана; на коленях у нее лежал открытый журнал, и она с величайшим вниманием читала статью о том, как построить во дворе жаровню для барбекю. Крейн лишь сейчас заметил, что она одета в униформу «Смита» – черные с красными полосами брюки и красно-белую рубашку, которая сейчас стала еще краснее от крови ее сына.

– Диана, кофе? – решился спросить Крейн. Она отрицательно покачала головой, он вздохнул и поставил на столик стакан для Оззи.

Он отказался от дальнейших попыток вовлечь ее в разговор.

Пока он гнал в больницу, Оззи объяснял им, сколько и что именно нужно говорить полиции, а Крейн попытался, перекрикивая шум мотора, попросить прощения у Дианы, согнувшейся над сыном, но Оззи прервал его на первом же слове: «Сынок, она сейчас не хочет ничего слышать об этом».

И поэтому он сидел, прихлебывал кофе и ждал.

«Ничтожный шанс, – думал Крейн. – Ничтожный шанс того, что выстрел попадет в мальчика. Я знаю, что на нас охотятся люди, но почему кости, которые сам Бог кидает на людскую удачу, так упорно стараются стереть нас в порошок? Фибрилляция у Сьюзен, рак у Арки… надо будет спросить Арки насчет его возлюбленной статистики».

Мавранос уехал с Оливером на «Мустанге»; они должны были ждать во вращающемся баре в «Сёркус-сёркус». Диана и Оззи согласились, что в ее дом лучше никому не возвращаться. Крейн подумал о том, как ей удалось за столь короткий разговор убедить «спутника жизни» покинуть жилище, и решил, что не удалось.

Они были в зале не одни – ближе к коридору сидели молодой человек в футболке-безрукавке с перевязанным окровавленной тряпкой предплечьем и женщина, тихо успокаивавшая плачущего ребенка, которого она держала на коленях, – но Крейн не слышал никаких голосов, кроме редких непонятных непосвященным вскриков громкоговорящей трансляции.

Через несколько минут появились полицейский в форменной одежде цвета хаки с короткими рукавами и врач, который, по-видимому, дежурил в приемном покое. Они о чем-то говорили, остановившись около окошка кассы. Полицейский держал папку-планшет, и Крейн поднялся на ноги – чувствуя горячее тянущее ощущение в бедре и в боку, – и направился поближе к ним, рассчитывая услышать что-нибудь обнадеживающее о состоянии Скэта.

Полицейский составлял протокол об огнестрельном ранении, и Крейн расслышал, как врач говорил ему, что выстрел был произведен издалека, пуля с калибром от.32 до.38 раздробила орбиту глаза, проникла в череп и вышла возле уха; височная доля задета, но пока нельзя сказать, насколько сильно, хотя «застывание», положение рук раненого, признак нехороший; нет, сам себе нанести это ранение он не мог.

Закончив разговор с врачом, полицейский направился мимо Крейна к Диане, сказал ей несколько слов, и она поднялась и направилась вслед за ним по застеленному ковром коридору.

Крейн вернулся туда, где сидел Оззи.

– Она, наверно, скажет, что в Скэта стрелял кто-то из моих знакомых.

Оззи вздохнул и потер лоб, испещренный старческими пигментными пятнами.