Последняя стража

Между тем ночь все безоглядней завладевала миром, охватывая все вокруг. Не слышно было завывания шакалов, не вскрикивали тоненькими голосами затаившиеся во тьме паровозы. И лишь какая-то птица, разбуженная кошмарным сном, расправив крылья, переместилась с одной ветки на другую, более надежную. И вновь все погрузилось в тишину, которая и была истиной владычицей ночи. Все плыло кругом, словно в дурмане. Но и проваливаясь в этот дурман все глубже и глубже, мальчик различал еще, что сердце его не поспевает за бегом времени. Часы куда-то торопились, спешили, убегали, в то время, как сердце мальчика билось размеренно и сильно. «Раз, два, три… четыре».

Он прошептал магическое «пять», и веки его сомкнулись, пальцы ослабли… Правая рука сама по себе тихонько потянулась ко впадинке на груди и… нет, ему не снилось это: часы, его часы и в самом деле были там. Губы его шевельнулись. «Часы… тик-так… раз, два, три». Вершина дерева над ним дрогнула, и десятки ветвей, словно гибкие руки, протянулись к нему, пытаясь погрести его под собой.

Все ветки, кроме двух, голых и усохших, были полны листвы. Но опасность исходила именно от тех, голых. И Хаймек сказал им: «Все. Прочь от меня. Ваша власть надо мной кончилась. Вы что, забыли – я теперь не живу среди вас». На что черное дупло, похожее на открытый и беззубый рот, злобно захохотало в ответ: «Это ты так думаешь. Но ты лежишь в нашей тени, а потому ты – наш». Хаймек зашевелился во сне, удаляясь, насколько можно, от дневной тени, удивляясь злобности листвы и повторяя в свое оправдание: «Нет, нет, я не ваш. И это вам не Сибирь. Это земля Ташкент, жаркая страна, совсем другая, чем Сибирь, и в ней у деревьев нет власти над людьми…»

Тогда ветви, наклонясь еще ниже, попытались забраться ему под рубашку.

– И отсюда прочь, – крикнул им Хаймек. – Там часы, папины часы. Он подарил их мне и велел их беречь. И чтобы положить конец всему этому бесчинству, Хаймек спустил рубашку и схватил в руки часы, которые тут же начали отстукивать ему в ладони свое мелодичное «тик-так». Они стучали все громче и громче, пока стук их не наполнился угрозой, заставившей ветви отступиться. Они поднимались все выше и выше, пока не исчезли совсем. А когда это случилось, Хаймек открыл глаза и увидел высоко в небе ломоть арбуза – он висел неподвижно, освещенный яркими звездами.

Было очень тихо. «Надо разбудить папу, – подумал Хаймек. – Надо его разбудить и потихоньку уйти из этого места. Мне здесь не нравится». Он хотел окликнуть отца, но в горле была такая сухость, что слова застряли в нем. Все равно – папу следовало разбудить.

Он посмотрел в ту сторону, где, упершись головой в ствол алычи, лежал его папа. То, что он увидел, заставило его похолодеть. Папа лежал совсем неподвижно, а по его щеке полз червяк. Хаймек потряс папу за плечо – сначала легко, затем сильнее. И еще сильнее. Он тряс его плечо раз за разом, но лежавшее неподвижно тело никак не отзывалось на его усилия. И мальчик… успокоился. «Папа устал… потому он так крепко спит. Ну и пусть спит. Ему так нужен отдых. А вот червяка нужно убрать». Не то он может забраться даже в рот.

Решив это, Хаймек поднял с земли палочку, взял ее обеими руками, чтобы не дрожала, вставил один конец в густую щетину папиной бороды и одним сильным движением отбросил в сторону червяка вместе с палочкой, после чего с сознанием хорошо сделанного дела положил папе голову на плечо и расслабился.

Теперь он мог лежать совершенно спокойно, поскольку был уверен – рядом с папой ему не страшны никакие червяки и голые рогатые ветви. И он провалился в бездонный колодец сна, а когда, много часов спустя, открыл глаза, то увидел голубое вымытое небо и услышал радостный щебет птиц. В просветах меж деревьями проглядывали очертания домов.

Хаймек выспался, но не торопился вставать. Быть может потому, что и папа лежал, не шевелясь. «Сегодня, конечно, его возьмут в больницу, – подумал мальчик. – Я думаю, нам лучше дойти до больницы пораньше, пока не привезли новых раненых. На фронте людей ранят каждый день. Но я попрошу ту медсестру, с веснушками. Она, мне кажется, добрая. Я буду долго-предолго просить ее за папу. Пока она не согласится. Ведь папа на самом деле очень болен. Я скажу ей, что он – староста синагоги… Нет, не так. Я просто подарю ей папины часы. Они швейцарские. А может быть, она согласится помочь папе и без часов? Нет, нехорошо отдавать часы. Это дедушкин подарок. И папа вложил их мне прямо в руки… Какой у меня хороший папа…

И, охваченный любовью, Хаймек погладил папину бороду.

Папа не пошевелился. Лицо его было неподвижно, взгляд широко раскрытых глаз устремлен Хаймеку на грудь, на то место под рубашкой, где у него были часы. Хаймек сказал громко:

– Папа! Ты спишь? Почему ты мне не отвечаешь?

«Я должен заставить его подняться», – подумал мальчик. И он принялся всячески тормошить отца, но все его усилия оставались безрезультатными. И тут страшная мысль пришла ему в голову – о том, что его папа умер. Как Ханночка…