Последняя стража

Следить за ним — одно удовольствие. Бесшумным призраком передвигается он под прилавками. Вот он задержался возле кожаной сумки, свисающей чуть ли не до колен с шеи одной из торговок, грозным утесом возвышающейся над прилавком. Толстуха ни секунды не подозревает о грозящей опасности: она зорко смотрит за своим товаром, успевая при этом болтать с такой же, как она, золотозубой соседкой. Движения Вани неторопливы, скупы и точны. Хаймек употребил бы слово «ленивы». Мгновение — и в руках у Вани холодно сверкает лезвие опасной бритвы «Золинген». Еще мгновение — и из вспоротого брюха сумочки посыпались смятые рубли, трешки и десятки, которые благополучно перекочевывают Ване за пазуху. А сам Ваня легкой тенью уже выскользнул, никого не потревожив, из дальнего конца торговых рядов и пустился наутек; вся шайка, окружив его, бесследно растворяется в базарной сутолоке.

Хаймек не двинулся с места. Как зачарованный, он стоял и смотрел на ничего не подозревавшую торговку. Он понимал, что стоять и глазеть так — опасно, но любопытство было сильнее опасности. Чем же все это закончится — вот что хотел бы он знать.

Он узнал это скоро.

Молоденькая женщина подошла к торговке и купила кукурузный початок. Собираясь отсчитать ей сдачу, торговка сунула руку в сумочку, и над рынком пронесся отчаянный вопль ограбленной женщины.

— О-о-о-о! Украли! Ограбили! Все… все деньги! Помогите! Милиция!

Было бы преувеличением сказать, что крики эти вызвали к жертве всеобщее сочувствие. Каждый продолжал заниматься своим делом. Даже слова утешения не нашлось ни у кого. Хаймек, похоже, оказался единственным, способным на сострадание. Именно это чувство заставило его подойти к стенающей толстухе и огорчено произнести:

— Тетя…

Торговка с минуту смотрела на мальчика своими маленькими, налитыми кровью глазками, а затем, тыча в него толстым, как сарделька, пальцем, закричала с удвоенной силой:

— А-а-а! Вот он! Вот! Хватайте его!

Здесь уже было не до колебаний и раздумий. Хаймек, как говорится, взял ноги в руки и помчался прочь, проклиная свое любопытство, торговку и лучшего своего друга Ваню.

Этот печальный опыт послужил ему хорошим уроком. Конечно, решил он, к Ване и его банде он и близко не подойдет. Как на грех, его друг и покровитель решил испытать решимость Хаймека самым простым способом. Вот тогда-то Хаймек и услышал за своей спиной:

— Лепешку хочешь?

Хочет ли он лепешку? У Хаймека со вчерашнего дня не было во рту ни крошки. И Ване это хорошо известно. Так как же он может задавать такой вопрос? Но ведь задал. И тут не было праздного любопытства. Значит Ваня, судя по всему, задумал совершить разбойный набег на лепешечные лотки: ватага разбегается и с ходу опрокидывает один лоток, на лету подхватывая снедь… всем достается по лепешке… только он, Хаймек, опять останется ни с чем, ибо сказано в Торе: «Не укради…»

Ваня снова тихонечко ржет рядом, потому что он опять не Ваня, а призовой рысак. Он перебирает ногами, всхрапывает, бьет себя по заду и покрикивает: «Тпру-у-у…»

— Лепешку хочу, — тихо говорит Хаймек, — а воровать не хочу.

И он глотает голодную слюну.

— Ох, ну ты и дурак, — на этот раз огорченно говорит Ваня. — Ну что ты заладил: воровать, воровать. Идем, посмотришь, как можно добыть лепешку у этих болванов, у чучмеков, — так Ваня называет местный люд. — И воровать не надо.

Если бы этим утром Хаймек не видел, как его друг орудует ржавой опасной бритвой, может быть, он бы ему и поверил. А так…

— Знаю я тебя, — грустно говорит он. — Ты-то улизнешь. А меня схватят милиционеры. Нет, не пойду. У меня мама дома одна, у нее ноги не ходят. Она меня ждет.

— Ждет… — насмешливо тянет Ваня. — А ты припрешься с пустыми руками, да?

— Но Тора… — с отчаянием бормочет Хаймек.

— Вот и накорми свою маму Торой, — грубо говорит Ваня и поворачивается к Хаймеку спиной. Но потом меняет гнев на милость.

— Клянусь, никакого воровства сегодня больше не будет. Узбек сам даст. Идем, глупый. И маме что-нибудь принесешь… Тебе и делать-то ничего не надо — смотри и учись. Что ни получим, все пополам. Ну? Запрягай пролетку, лошади устали ждать.

И рысак снова забил копытом.

Вскоре они уже находились в зерновом ряду.

Словно на военном параде, выстроившись в линию, почти полностью укрытые за огромными мешками с зерном, сидели, скрестив ноги, неторопливые узбеки в вышитых шелковой нитью тюбетейках. Их стеганые халаты были подпоясаны одним или несколькими — в зависимости от количества оставленных дома жен — платками, заменявшими им кушаки, редкие бороды струились с пухлых щек. Вид у всех этих почтенных людей был отменно важным. Время от времени то один, то другой погружал свою руку в мешок и, вынув полную горсть зерна, пропускал ее меж пальцев. То были люди особой касты, отличные от других торговцев на рынке, — они говорили на своем, особенном языке, носили свои особенные одежды и даже жили в своем обособленном квартале. В глазах мальчика они были обитателями другого, сказочного мира. Он смотрел на них с восхищением, близком к восторгу.

Сейчас он следил за тем, что будет делать Ваня.