Последняя ступень (Исповедь вашего современника)

— Значит, пирог, что ли? Режь и ешь? Еще Достоевский в полемике со своими оппонентами (читай «Дневник писателя») возмущался, что под народом понимается только наиболее темная его, необразованная и невежественная часть. А мы уж будто и не народ?! — восклицал Достоевский. Но если мы культивируем идею народности, идею единства народного, почему же мы. не народ? Народ есть единый организм. Возьми себя. Конечно, по количеству веса ты — это мышцы, вода и кости. Но лиши тебя какой-нибудь там железки весом всего лишь граммов в сто, и ты будешь уже не ты, хотя все твои восемьдесят килограммов веса останутся. Лиши тебя глаз, перережь какой-нибудь нерв, разрушь мозг. А есть ведь еще душа, которая вовсе уж не весит ни одного грамма, есть личность. Что же ее, эту личность, создает? Комплекс, Владимир Алексеевич, комплекс, где каждая клетка играет свою роль. Причем, и биологи это знают, каждая клетка, а их в организме тридцать биллионов (Лисенок, напиши на бумаге со всеми нулями), подчиняется единому нечто, о котором биологи ничего не знают. Тридцать биллионов клеток, как одна, составляет Кирилла Буренина. Это народ. Если же лишить это единое и целое единства, получится гора тухлого мяса и костей. Конечно, организм живуч. Бывает, что вырежут у человека даже часть мозга или важные железы, а он продолжает жить. Но поверьте, это уже не тот человек. Но мы слишком ударились в биологию. Так вот, народ — это единое целое, с мозгом, сердцем и душой. Народ — это личность. Нелепо, что Кузьма Перепрыжкин или Марья Передряжкина из деревни… ну, хоть бы из Сысоевки какой-нибудь, нелепо, что они народ, а Достоевский уже не народ. А Кузьма Минин, князь Пожарский, Ломоносов, Скобелев, Пржевальский (назовем здесь сотни имен), что — они уже не народ? Матрена Свистунова — русский народ, а Гоголь не русский народ. Можно ли дойти до большей нелепости? Мясо — организм, мозоли на ладонях — организм, а белые кровяные тельца — не организм, но нечто чуждое и праздное? Да, существуют в организме элитные органы. Можно отхватить пол-ягодицы (два кило мяса, скажем), можно даже и ногу по бедро. Плохо, конечно, без ноги, но можно. Если же затронуть десять граммов мозговых клеток… Веками, веками нация накапливает свою элиту, свою думающую, руководящую часть.

— Да, это я понимаю. Точка роста. Дерево большое, огромное, тонна древесины. Сучья, веточки. Но есть у растения точки роста. Своего рода тоже элитная ткань. Самые-самые окончания этих ветвей.

— Пусть так. Значит, веками народ накапливает свою элиту, свою душу, свою, будь по-твоему, растущую часть. Всех этих Гёте, Вольтеров (хоть он и сука), Сервантесов, Шекспиров, Моцартов, Наполеонов, Бисмарков, Шопенов, Конфунциев, Омар Хайямов, Фирдоуси, Авиценн, Тагоров, Ганди, Шопенгауэров, Кантов, Менделеевых, Пастеров, Шаляпиных, Павловых, Андерсенов, Багратионов, Гамсунов, Дарвиных (хоть его теория оказалась вздором), Данте, Петрарк, Дюреров, Босхов, Рембрантов, Рубенсов… Но ведь не сразу же они получаются из пустоты. Во-первых, многоступенчатость процесса. Широкие массы, среда сельской интеллигенции, городская среда. Ведь алмазному кристаллу чистой воды надо же где-то образоваться. Нужна среда, атмосфера, климат. Общественный климат, интеллектуальный климат. Элита — высшая часть общества. Допускается ли, что там есть бездельники, тунеядцы, развратники? Допускается. Так же, как и внизу могут быть пьяницы, жулики, лентяи. Но дело не в том, что в высшем слое есть бездельники, а в том, что в этом слое откристаллизовываются высшие духовные и интеллектуальные ценности.

Пушкин не мог откристаллизоваться в тайге или в тундре, он мог откристаллизоваться только в высшем слое своего времени, среди Жуковских, но и Онегиных (хоть Онегин бездельник и «лишний человек», как учат в школе), среди Чаадаевых, но и Печориных, среди Чацких, но и Фамусовых, среди Достоевских, но и среди Карамазовых. У Лермонтова какая среда? Бабушка-крепостница, гусары-разгульники, на балах «приличьем стянутые маски», но откристаллизовался же в этой среде гений Лермонтова! Можно ли, значит, считать Пушкина частью народа, не считая такой же частью тот высший слой, который откристаллизовал Пушкина (Лермонтова, Толстого, Блока, Некрасова, Тютчева, Дюма, Бальзака, Стендаля, Диккенса, Баха, Бетховена…). Есть и еще более категорическая, но гениальная формула. Она принадлежит, кажется, Бисмарку. Лисенок, подкинь!

Елизавета Сергеевна тотчас подкинула, оторвавшись глазами от фотографии, которую она ретушировала: «Нация — это единицы выдающихся личностей перед большим количеством нулей, благодаря которым нули и превращаются в многозначное число». Я не ручаюсь за точность, но почти точно.