Последняя тайна храма

– Дело в том, что золото поступило из места под названием Освенцим. Похоже, инспектор, ваш слиток сделан из золотых зубов сожженных евреев.

Банкир оставил Халифу в тягостных раздумьях. Следователь, как и все, слышал об Освенциме и холокосте, но никогда не вникал в подробности. Израильский полицейский был не прав, когда упрекнул его, – Халифа не считал холокост выдумкой сионистов, просто эти вещи его мало интересовали, казались слишком абстрактными и далекими от современных проблем. И вот, затеяв расследование дела Янсена, Халифа вплотную столкнулся с кошмарами прошлого – сначала татуировка на плече Ханны Шлегель, теперь этот слиток, выплавленный из вырванных у евреев зубных коронок, – и они повергли его в оцепенение. Тени прошедшего оживали на глазах, вторгаясь в непростое и без того уголовное дело.

Следователь откинул голову и выпустил подряд несколько дымовых колец, медленно расстелившихся по потолку серой дымкой. Часы на стене бесстрастно отсчитывали время: минута, пять минут, десять… Внезапно Халифа вскочил с кресла, схватил пиджак и с озабоченным видом вышел из участка.

На улице он свернул сначала направо, затем налево, пробиваясь сквозь толпу покупателей и продавцов городского рынка, миновал открытые кафешки, сувенирные лавки, прилавки, засыпанные лепестками гибискуса и рассыпчатого красного шафрана, прежде чем нырнул в ярко освещенное интернет-кафе, где у стены стояли пять или шесть компьютеров с плоскими мониторами. Инспектор приветствовал владельца заведения, парнишку с вымазанными гелем волосами и модным ремнем с надписью «Харлей Дэвидсон» на металлической пряжке. Парень посадил следователя за самый дальний компьютер слева, рядом с девушкой европейской наружности с сильно загоревшими плечами. Халифа помедлил мгновение, озираясь по сторонам, как ребенок, сующий руку в костер, затем подключился к серверу «Yahoo!» и набрал слово «холокост».

Иерусалим, Старый город

– Какое у них право диктовать нам, как управлять нашей страной? Мы что, не можем уже защищать себя? Мешугина[58]!

Старик бранил последний выпуск «Едиот ахронот», неистово подергивая тонкими губами, похожими на слизняков, которых посыпали солью.

Бен-Рой глотнул пива и уставился на передовую в газете, вызвавшую гнев старика. Статья была посвящена европейским пацифистам, устроившим в Израиле акцию протеста против намерения властей возвести трехсоткилометровую стену между Израилем и Западным берегом. Под заголовком «Знаменитости осуждают стену апартеида» размещалась фотография английского комика, о котором Бен-Рой раньше не слышал, – держась за руки с палестинцами, актер преграждал дорогу армейскому бульдозеру.

– Фашисты! – вопил старик, тиская газету с такой силой, что казалось – он стремится ее придушить. – Это они нас так называют. Вот смотри. Моего родного брата сожгли в Бухенвальде, а меня теперь называют фашистом! Да как у них только язык поворачивается?!

Он выбросил измятую газету и плюхнулся в кресло, качая седой головой. Бен-Рой хотел было поддержать его, сказав, что его тоже тошнит от этих правозащитников, которые сначала надрывают глотки в пикетах, а потом возвращаются в свои тихие спокойные страны и рассказывают друзьям о борьбе с израильским империализмом, в то время как бедные-несчастные притесняемые палестинцы взрывают женщин и детей.

Однако он вовремя сдержался, понимая, что может легко выйти из себя, начнет орать и бить кулаками по столу, а сейчас это было ник чему. Арие допил пиво, бросил двадцатишекелевую купюру на стол и пошел на поиски дома убитой женщины.

Расположенная в конце еврейского квартала, по соседству с армянской частью Старого города, улица Охр Ха-Хаим отличалась от близлежащих престижных районов обшарпанностью и своими высокими, ютящимися друг к другу домами. Она производила гнетущее впечатление. Дом номер сорок шесть представлял собой строгое здание, внизу которого размещалась иешива, а над ней несколько этажей занимали квартиры. В оконных проемах пологими параболами провисали бельевые веревки. Бен-Рой посмотрел на мятую бумажку с адресом, который ему дал египетский следователь, подошел к подъезду и нажал кнопку вызова четвертой квартиры.

Он мог бы сходить сюда еще вчера, но ему не понравились ни голос, ни манера общения египтянина, и помогать арабу за здорово живешь у него не было ни малейшего желания. Хотя Бен-Рой четко дал понять, что не будет заниматься этим делом, египтянин упорно посылал по факсу многочисленные материалы. В итоге Арие решил поскорее развязаться, опасаясь, что Хедива (или как там звали этого египетского барана?) иначе не оставит его в покое.

Он еще раз нажал кнопку в домофоне, разглядывая в окне первого этажа болезненного вида мальчиков, склонившихся над Талмудом. Все ребята до одного в очках (он вспомнил, как кто-то сказал ему, что в Иерусалиме больше очкариков, чем в каком-либо другом городе мира). Галя называла таких мальцов пингвинами. Он в третий раз надавил кнопку, звоня сердито и долго, и тут же услышал голос сверху:

– Шалом!