Последняя тайна Лермонтова

– Нет, что вы, Андрей не ревнивый совершенно. Он мне сразу понравился, как только я его первый раз увидела. И, кстати, мы не в морге познакомились, а в машине, Андрей в тот день был дежурным экспертом и собирал «подснежники»[36]. Лекцию мне сразу нудную прочитал, что в танаталогии женщинам делать нечего. Но Соколов, конечно, очень стойкий. Как понял, что я серьезно настроена, флиртовать сразу прекратил. Я подумала, любовь у него, поэтому и не позволяет приблизиться. Отчаялась, думала, не выйдет ничего. Андрей после развода очень переживал, никого не хотел к себе подпускать.

– Ой, знаешь, а позвони ему. Что-то долго он за цветами ездит, все ли в порядке.

Марина сделала глоток чаю и вздохнула:

– Звонила десять минут назад, колесо пропорол. У папы, как всегда, ни домкрата, ни запаски. Кто-то из Мишиных водителей уже на помощь поехал.

Она снова помрачнела, забарабанила пальцами по стойке.

– А я ведь особо про Стаса ничего не знаю. Но можно предположить – родители, коллеги, любимая девушка. И объясняться с ними придется мне. Если поставить себя на место его матери, то с ума можно сойти.

– Можно. Так, – я вытащила из стопки какой-то журнал, – вот, не получается не думать, тупо читай глянец. Извилины распрямляет и успокаивает. Хотя, – я мелком посмотрела на обложку, – вот именно этот журнал – исключение из правил. Обожаю «Esquire», и статьи, и фотографии там – полный улет. Я с сыном и мужем всегда из-за него дерусь. Угадай, кто выигрывает? Это мужской журнал, но мне в последнее время кажется, что если что-либо предназначено для женщин – то как-то оно излишне просто, до примитива.

Девушка, отбросив назад непослушные волосы, и без интереса начала листать страницы. На коричневую деревянную панель барной стойки вдруг выпала записка.

«Милый, не могу дождаться нашей встречи. Не ругайся на меня за эти сюрпризы. Ничего не могу с собой поделать. Хочу, чтобы ты нашел эту записку и еще раз услышал: я очень-очень люблю тебя...»

А ведь я помню эти аккуратные круглые буковки. Я, конечно, не графолог, но у меня профессиональная память на вот такие детали, нюансы. Мне кажется, записку писала погибшая горничная, Таня Комарова. Это ее почерк.

Делаю знак официанту.

– Смотрите, вам записка.

– Мне? – он быстро читает текст, а потом с гордостью протягивает свежеокольцованную золотым ободком руку. – Это кому-то из ребят, меня такое уже не интересует, и все наши девчонки это знают. Моя Натка им чуть что – патлы сразу повыдирает. А где была эта записка? Странно, «Esquire» мы ведь вообще не выписываем, «GQ» для мужчин, «Elle», вроде, для девушек, и ежедневные газеты. Думаю, «Esquire» кто-то оставил в баре, забыл, а я его машинально положил в общую стопку. Хотя нет, я помню... Сегодня точно никаких журналов не было, сегодня в бар почти никто не заходил. Наверное, раньше, и не в мою смену.

– Надо выяснить, – заявляю я, внимательно оглядывая простое лицо паренька. Врет или говорит правду? – Позвоните всем, кто здесь работает. Вряд ли таких ребят много. И номера телефонов коллег у вас должны быть.

Марина послушно читает «Esquire», и, кажется, уже не слышит, о чем мы разговариваем. А ведь если все так, как я предполагаю, мне очень скоро понадобится ее помощь...

ГЛАВА 10

– Чего пришел? А впрочем, ладно. Все равно бы этим дело кончилось. Садись поудобнее. Садись, потому что я хочу рассказать тебе одну историю. И мне придется это делать долго, она очень длинная.

Итак, жил-был мальчик. Звали его Василий Горецкий. И имелись у него мама и папа, которые работали в Эрмитаже, водили экскурсии для туристов. Когда мальчик вырос, то решил пойти по стопам родителей, стать искусствоведом. Наверное, у него был талант – он еще не окончил институт, а его уже взяли на работу в музей. Должно быть, Вася очень любил и искусство, и Эрмитаж, мало кто из студентов, при любых родителях, получает первое официальное рабочее место в таком юном возрасте и в таком солидном учреждении. Только деньги наш Вася любил еще больше...